Современный финский детектив

Было уже утро, но он еще не устал — при ночных дежурствах усталость накатывает волнами: сумрачное настроение, когда глаза неодолимо слипаются, вдруг сменяется бодростью, и в течение некоторого времени чувствуешь себя другим человеком — все видится и слышится отчетливее, чем обычно. Вот и теперь Харьюнпяа точно представлял, как Яана за его спиной поднялась с постели, как натянула колготки, щелкнув резинкой по животу, как наклонилась за лифчиком и стала в него запаковываться — когда она завела руки за спину, чтобы застегнуть лифчик, плечевые суставы хрустнули. При желании Харьюнпяа мог все это увидеть и воочию — по отражению на стекле, стоило только чуть отодвинуться, но он не хотел; пахло ночью, прерванным сном.

Это была третья квартира, куда он пришел разузнать об Асикайнене. У Тийны Малмберг из Большого Лесного переулка в Вантаа уже около года был другой приятель, она протянула Харьюнпяа в чуть приоткрытую дверь записку с номером своего рабочего телефона и попросила позднее позвонить туда. К Тарье-Леене Яаккола с Третьей линии Асикайнен за последние полгода заскочил только пару раз. Несмотря на это, Яаккола была потрясена больше всех из этих трех женщин, она едва не расплакалась. Но ответить на интересующие Харьюнпяа вопросы так и не смогла. Вместо этого она передала ему оставшиеся у нее два полиэтиленовых мешка с какими-то мелочами, принадлежавшими Асикайнену. А здесь, на Гаванской улице, Яана Суоминен открыла ему дверь в одних коротеньких трусиках.

— Ого! — только и бросила она, увидев Харьюнпяа.

— Я из криминальной полиции, старший констебль…

— Вижу. Дело касается?..

— Рейно Асикайнена.

— Его что — убили?

— Да.

Суоминен глубоко вздохнула, и руки ее опустились.

— Входите! — бросила она наконец, повернулась и прошла перед Харьюнпяа, вихляя задом; в ее движениях не было ничего деланного, зазывного, непристойного — одно безразличие.

— О’кей? — спросил Харьюнпяа.

— Что — о’кей?

Харьюнпяа обернулся. Женщина все еще была в нижнем белье — она сидела скрестив ноги и курила.

У нее была светлая, по брови челка и спускающиеся до плеч волосы. Кожа, белая, как сливки, казалась мягкой, как и открытая часть груди. Харьюнпяа подумал, нравилось ли Суоминен, когда ее касались усы Асикайнена. Его нервировала незастеленная постель. Ему казалось, что он — Асикайнен. Харьюнпяа прислонился к подоконнику и, не спрашивая разрешения, закурил.

— Спроси теперь, откуда я знала, что его убили.

— Да?

— Я не знала. Я угадала. С тех пор как Рейно стал швейцаром, он то и дело, особенно в последнее время, впутывался в опасные истории. Его злило, что надо быть любезным с пьяными свиньями, тем более что он знал многих из них еще с того времени, когда занимался сыском. У него и теперь осталось по крайней мере два неоконченных процесса.

— Где он работал?

— Везде понемногу. Последнее время — в этой помойке, недалеко от «Ассы», на боковой улице, где магазин абажуров.

Харьюнпяа вспомнил это место, но не мог припомнить, ходят ли туда цыгане; он подумал, что надо этим поинтересоваться, выяснить, кто с кем судился. Яана запустила руку в лифчик и поправила одну грудь.

— Вы любили его? — неожиданно для себя спросил Харьюнпяа.

Суоминен выразительно на него поглядела и выпустила дым из ноздрей.

— Какое это имеет значение?

— Я просто подумал… раз вы его гражданская жена.

— «Гражданская жена», меня тошнит от этих слов. Мы вместе жили. А что такое любовь? По-моему, достаточно, если оба заботятся об известных физических потребностях друг друга.

— А вы знаете, где он был вчера?

— Где-нибудь пьянствовал. Он это любил. Наверно, и без женщин не обходилось. Меня это не волнует. Только не рассказывай мне, что он был там с такой женщиной, которая льет теперь слезы возле трупа любимого…

— Не буду.

Яана встала и взяла пепельницу. На бедрах вязка колготок была плотнее, кожа под ними выглядела более упругой и блестящей.

— Он с цыганами водился? Говорил о них?

— Тогда он не водился бы со мной, можешь мне поверить.

— О’кей! — Харьюнпяа быстро погасил сигарету. — Я хотел бы взять его вещи.

— Не возражаю. Груз будет небольшой.

Женщина открыла стенные шкафы в кухонной нише. Там лежали главным образом ее собственные вещи, но было несколько мужских рубашек, висели пиджаки и брюки, на полу рядом с большой дорожной сумкой стояли коричневые ботинки и валялся один носок.

— Сумка его.

Харьюнпяа поставил сумку на постель и открыл. На дне лежали десятки старых, истершихся в бумажнике или в кармане лотерейных билетов с загнутыми краями. Выигравшие номера были обведены химическим карандашом.

— Выигрывал он только изредка и понемногу, — объяснила Яана. — Человек мелких удач… Но он ненавидел работу — вернее, не ненавидел. Он хотел, чтобы работа оставляла ему время и для жизни.

Яана Суоминен стала перекладывать вещи в сумку. Вдруг она остановилась совсем рядом с Харьюнпяа, выставив одно бедро, приложив к губам палец с длинным красным ногтем; ее кожа уже не казалась теплой, такой, к которой хочется прикоснуться; теперь она скорее напоминала тонкий полиэтилен, который зашуршал бы под пальцами так же, как ее душа.