Созданная из тени

Натаниель бормочет что-то подозрительно напоминающее: «да плевать». Осторожно подведя меня к люку, он спрыгивает туда и машет рукой, призывая следовать за ним. Я не хочу показаться слабой – Натаниель слишком часто видел меня такой. Но голова у меня будто ватой набита, в глазах пляшут черные точки… Я неуклюже прыгаю, Натаниель ловит меня на руки, и в этот миг мне не до гордости. Боль пронзает с ног до головы, словно в раны тыкают световыми мечами…

– Проклятье! – сквозь зубы шиплю я. – Отпусти меня.

– Что, прости?

– Отпусти меня, живо, пока я не вырубилась.

Натаниель и не думает меня отпускать, но я дергаюсь так сильно, что у него не остается выбора.

– Отпусти! – упорствую я. – Вот помру, тогда таскай меня сколько душе угодно!

– А до этого недалеко, – хрипит Натаниель. Он все-таки меня опускает, но поддерживает, когда мы спускаемся с лестницы. Без Натаниеля я покатилась бы кубарем вниз и так осталась бы лежать…

Выругавшись, Натаниель наклоняется, и только тогда я замечаю, что снова выронила телефон. Но сейчас мне все равно. Важна лишь круглая плоская реликвия, которую я сжимаю так крепко, будто в ней заключена вся моя жизнь. После падения фонарик в телефоне сломался, и мы покидаем дом через черный вход в полной темноте.

На улице немного светлее, луна просвечивает сквозь пелену свинцовых туч. Мне вдруг кажется, будто кто-то прячется в саду за деревьями. Тварь? Или старуха? Нет, тень больше, шире. Я приподнимаю голову, чтобы рассмотреть ее получше, однако она почему-то поспешно пятится. Моргаю – и тени как не бывало…

Я крепко сжимаю Церцерис. И нет ничего важнее этого кусочка небес.

Глава 7

– Ненавижу больницы! – заявляю я Натаниелю, едва тот переступает порог палаты. – Незачем было тащить меня сюда. И прощать я тебя не собираюсь, даже не проси.

– А знаешь, что я ненавижу?

Пододвинув стул к койке, Натаниель критически разглядывает толстенную повязку у меня на шее. Кажется, будто мне снова восемь лет и я болею свинкой.

– Ненавижу вид крови, – говорит Натаниель.

– Ой! Как назло! – с лающим смешком отвечаю я.

– Да, особенно вид твоей крови. Ты в порядке?

Я киваю. Не считая жуткой усталости, чувствую себя неплохо. Всю ночь не могла заснуть. Сначала болела рана. Потом я задумалась и забыла про боль. Натаниель привез меня в отделение неотложной медицинской помощи. Судя по лицам медсестер, они не купились на нашу историю про то, как я провалилась в люк старого дома под снос и поранилась об острые края сломанных досок. Я уже решила, что Натаниеля упекут за решетку.

– Они не потащили тебя сразу в суд, – устало шучу я.

– Залог прислали из казны королевского двора, – отвечает он.

Я долго и серьезно смотрю на Натаниеля.

– Да перестань, – усмехается он. – По мне же видно, что я и мухи не обижу.

По нему видно, что ночь прошла для него бесследно. Натаниель явно выспался, отдохнул. В своей клетчатой рубашке он похож на простого студента ирландского университета, чья подружка попала в больницу из-за несчастного случая.

– Мать знает, что ты здесь? – спрашивает Натаниель.

Я горько улыбаюсь:

– Нет, мой дорогой голос разума, я ей не сказала. Не хочу, чтобы она переживала.

– Она снова меня возненавидит.

– Да, в яблочко. Она уверена, что на выходные я уехала к тебе. И считает это ужасной затеей.

Тут мы умолкаем. Обсуждать это нам обоим нелегко. Однако нельзя откладывать разговор в долгий ящик: скоро вернутся мои соседки. Между часами посещений и обедом времени мало.

Натаниель нарушает молчание:

– Что будешь делать, Майлин?

Я приподнимаюсь и, не обращая внимания на тянущую боль в ране, засовываю руку под подушку. Тяжесть Церцериса в руке заставляет меня дышать глубже, а прикосновение к гладкому золоту придает смелости. Медленно разжимаю пальцы, позволяя Натаниелю увидеть медальон, один взгляд на который заставляет мое сердце биться подобно триумфальному барабану.

– Руну узнаешь? – шепотом интересуюсь я.

Похоже на Н, только с двумя перекладинами вместо одной. Знак клана. Старый, почти стертый, различить его можно только по грязи, забившейся в гравированные линии. Тот самый знак, который я рисовала в детстве.

– Вот доказательство, которое нам нужно!

– Да, тут выгравирован знак, – серьезно соглашается Натаниель. – Но я не знаю, какому клану он принадлежит. Я не смогу воспользоваться этим Церцерисом.

– Знак этого клана я видела в детстве. Церцерисом владел папа. Медальон отмечен руной моей семьи. Церцерисом воспользуюсь я!

Сначала Натаниель медленно кивает, затем качает головой. Его разрывают сомнения, мне не по себе видеть его таким. Все ведь очевидно!

– Я же переносилась с твоим Церцерисом, – упорствую я.

Мой голос звучит так настойчиво, будто мне очень нужно уговорить Натаниеля. Однако я могу использовать Церцерис без его согласия и вернуться в Лиаскай совсем одна. Но мне хочется, чтобы рядом кто-то был, хоть одна человеческая душа. В очередной раз я причиню боль тем, кого люблю – тем, кто любит меня. Одна я этого не вынесу.

– Судя по всему, я наследница клана междумирцев. И так было всегда! Я помню Церцерис папы с самого детства. Папа показывал мне медальон.