Создатель сказок (СИ)

— Нельзя вмешиваться в чужие мысли и чувства! Нельзя рыться в мозгах, нельзя делать людей сильнее, крепче и лучше вопреки их воле! Ты поступил, как последний эгоист! Ты забыл, что за твоим желанием сохранить нам жизни находится наше личное мнение, наши чувства и права, в конце концов! Ты наплевал на то, что каждый из нас заслуживает уважения! Ты вытер ноги о мораль и этику! Никто, НИКТО не имеет права вмешиваться в чужую жизнь так, как это сделал ты!

— Накажи меня, — пожимаю плечами. — Я думаю, что сделал все правильно, и ты меня не переубедишь. Мне даже не стыдно. Причины моего вмешательства более, чем веские — тебя совсем недавно пытались убить, а Ника чуть не умерла.

— Ты сам говорил, что в прошлом у нас все было в порядке! — снова заорал отец.

— Она не должна была попасть под машину. Она вообще ни разу не попадала в драки или какие-то передряги. Комнатный цветочек, защищенный папой, а потом еще и старшим братом. А теперь прошлое поменялось. Я тебе уже говорил, что в моих воспоминаниях и происходящем все больше несоответствий. И я не знаю, что произойдет дальше. Сперва ты, потом Вероника. Увернется ли от следующего автомобиля Степан? Не произойдет ли прорыв возле ателье, когда там будет мама, и как она справится, если это все-таки случится?

Знаешь, как это выглядит с моей стороны? Как идиотство, не меньше. Я понимаю твою точку зрения, но допусти — хотя бы однажды — что не только ты можешь быть прав! Просто представь, что прав я, и на самом деле симбионт абсолютно безопасен! Поставь себя на моё место и подумай, каково мне, человеку, знающему про абсолютную безопасность симбионта наблюдать, как ты всеми силами отказываешься от средства спасти любого из нас от рухнувшей с крыши сосульки, от удара головой об уголок ванны, и от тысяч других нелепых смертей!

— У каждого человека должно быть право на собственное мнение! Я здесь глава рода! Я!

— А теперь у тебя просто выбора нет. Остается жить, как жили, и выяснять мою правоту эмпирически. Вот теперь я не собираюсь нарушать никаких твоих приказов. Теперь мне незачем этого делать. Главное уже произошло — моя семья защищена, и ты уже не отыграешь этого никакими операциями.

— Что же ты наделал?.. — покачал головой отец.

— Расширил возможности твоего тела! Вычеркнул добрую половину причин, которые могли тебя убить! Только не говори, что когда ты раньше резко вставал с кровати, у тебя не темнело в глазах. Я тебя спас, пусть даже против твоей воли! Давай, скажи, что у тебя никогда не кололо сердце, не сдавливало грудь! Ты даже к целителям не обращался: какой-то странной ментальной гимнастикой пришел к выводу, что это выставит тебя слабым, и гордо шел к могиле!

От такого напора отец даже малость опешил.

— Ты мог…

— Поговорить? Предупредить, посоветоваться? Да ты меня даже слушать не стал бы, сказал, что все решено! Тебе нужно минимум несколько месяцев, чтобы принять факт, что я взрослый! Сжиться с этой мыслью, понять, что мое мнение имеет вес, а мои слова — нечто большее, чем лепет ребенка. И даже тогда ты будешь считать себя умнее, дальновиднее и взрослее. Это родительская точка зрения, которую очень сложно сменить: ты помнишь, как я в пеленки писал, как первое слово сказал. Я в твоем восприятии только недавно в первый класс пошел, и вдруг — заимел мнение и не такое, какое есть у тебя! Я пытался уговорить тебя, убедить, но ты не слушал меня. Симбионт… я не уверен, что даже если бы я предоставил тебе диссертации или даже живого ученого, который твердил бы о безопасности операции, ты разрешил бы ее провести. Потому что ТЫ уже решил, как будет лучше. ТЫ уже все для себя определил, и переубедить тебя, выбить из обозначенной тобою колеи, практически невозможно. Да! Решил и сделал! Потому что если ты не видишь, что вся семья скачет на краю обрыва, то я это вижу!

Теперь уже я начал чеканить шаг по железному полу, а отец стоял, скрестив руки на груди, и слушал.

— А тут ещё эти Липовы, Соколовы, Григорьевы, Салтыковы и прочие представители древоптичьих семейств. Имперские дознаватели опять же, до полной радости.

— Да заметил я, что ты ведешь себя иначе, — уже обычным тоном сказал отец. — Такое нельзя не заметить — слишком кардинальная смена поведения. Все, кто живет в доме, обратили на тебя внимание. Но если бы ты не рассказал, в чем дело, я бы списал на переходный возраст.

— В семнадцать?