Сожги венец безбрачия

Как можно учить других преодолевать страх, если сам не умеешь? Если даже сейчас те слова, что рождаются в груди, поднимаются к горлу и там застревают намертво? Говорят, что бог дает нам испытания по силам. Одиночество – это испытание сильных. Слабых оно уничтожает, озлобляет, загоняет в депрессию. Для сильных одиночество – это осознанный моральный выбор. Время саморазвития, самопознания. Этот стиль жизни для них – кислород, свобода, которой они наслаждаются. Но самое главное: это возможность никому ничего не обещать и не требовать того же от других. Одиночество – это неуязвимость. толстая кожа бегемота, как сказал Оба.

– Останься без кожи, – сказал кубинский колдун. – Чтобы жгло, чтобы мыслями рвало, как от дешевого рома. И без кожи приходи к Лауре.

И вдруг Матвей почувствовал, что она лопнула, эта толстая кожа. Он устал от силы. Устал от свободы. От километров внутренней выжженной пустыни, в которой раньше было так уютно.

Лаура ждет. Ей, как никогда, сейчас нужны эти слова. И они ведь есть. Просто их так сложно произнести. Ну давай же, мозгоправ! Отбрось этот страх. Другой возможности не будет. Матвей отстранился от Лауры и увидел, что в ее глазах мелькнул испуг. Он знал, о чем она думает: сейчас он уйдет, потому что не уверен. Матвей глубоко вздохнул и тихо, но твердо сказал:

– Кто ты для меня? Та женщина, которую я никому не отдам! Таких, как ты отдавать нельзя. Таких, как ты, держат в объятиях, ни на минуту не отрываясь, чтобы не ускользнула. Таких, как ты, запирают в сердце, носят их там, и никому не показывают, чтобы не отняли. Я не хочу тебя, нет. Я по тебе с ума схожу. Сам на себя злюсь, воюю сам с собой, а сделать ничего не могу. Такие, как ты, редкость, раритет. Одна на миллион. Ты, как музыка без слов: повторить сложно, забыть невозможно. Вот кто ты для меня, – он прикоснулся к ее губам, и она впервые ответила на поцелуй, и сама поцеловала его.

Лаура

Говорят, если съесть за один раз невероятно много даже самого любимого блюда, то разлюбишь его. Сколько же жизней мне нужно прожить с Матвеем, чтобы разлюбить? Если бы не он, я жила бы в неведении и лжи. И не знаю, что бы со мной было. Он, как хирург, вскрыл рану. Жестко и хладнокровно. Но, может, мне и нужен такой?

Нежность. Мужская жаркая нежность обволакивала меня. Сейчас хотелось только одного: чтобы он целовал меня до умопомрачения, наслаждался мной, любил, пока не стихнут все ураганы в моей душе.

Больше не хотелось сопротивляться. Наша одежда соскользнула на пол. Я впервые увидела Матвея полностью обнаженным. Во все смыслах. И впервые в жизни я не стеснялась. Мне хотелось огня, развратных поз, неприличных слов, расцарапанной спины, засосов на моей шее, хриплых криков счастья – всего, чего я так боялась.

Потому что не любила себя. Меня не научили. Матвей любит за двоих. Мне больше не стыдно. Больше не страшно. Он целовал меня абсолютно бесстыдно. Жадно, торопливо, словно боялся, что сейчас всё закончится. И мне это нравилось. Хотелось еще. Хотелось его всего!

Он покрыл поцелуями мою шею. Его зубы царапнули кожу, и по моему телу пробежали мурашки. Вот так у нас с ним всегда: нежность, укусы и снова нежность. А по-другому и не хочу.

Матвей приподнялся надо мной и посмотрел с таким обожанием, что вся моя рациональность и все мысли испарились. Я была его счастьем, его звездами, его солнцем. Его любимой игрушкой. Его долгожданным подарком. Его заслуженной добычей. К чёрту все мои принципы! И меня тоже к чёрту!

Я перевернулась, выскользнула из-под него и оказалась сверху. Матвей удивленно улыбнулся.

– Не ожидал, – удивленно прошептал он.

– Я тоже, – прошептала я и склонилась над ним.

Обнять, поглотить, вобрать в себя, не дать уйти. Никогда! Тебе от меня не вырваться! Не отпущу! Больше никаких расставаний! Никаких недосказанностей!

– Ты – мой! Я взяла тебя в плен! – прошептала я.

И больше мы не разговаривали. Осенние ночи долгие. Но нам всё было мало. Ведь мы шли другу к другу через галактики и времена. Через генную память и поколения. Через расставания, слезы, боль, терновые венцы и содранную кожу. Любить – это остаться без кожи. Слиться, сплестись, соединиться, искрить, как оголенные провода. И кричать от счастья, когда через тебя проходят сотни тысяч киловатт.

Два года спустя

– Тьфу! – большой комок фруктового пюре смачно вклеился в мой тщательно накрашенный правый глаз.

Задержался на ресницах и сполз на белую блузку от «Шанель». И зачем я покупаю дорогие вещи? Если у тебя годовалая дочь, нужно взять мешковину, прорезать дырки для головы и рук, и так и ходить. Вот так всегда: когда у меня деловая встреча и я при полном параде, Шурка начинает плеваться. Причем делает это явно с большим удовольствием. Вот и сейчас я пытаюсь оттереть пюре с блузки и лица, а моя дочка Шурка счастливо заливается смехом. В глазах – лукавство и море счастья. Вылитый маленький Матвей. Характер у нее вообще не мой.

– Лаура Александровна, давайте покормлю ее, – наша терпеливая и всегда улыбающаяся няня пытается мне помочь.

– Спасибо, Оксана. Я сама.