Сожгите наши тела

Я оглядываю зал, но люди сливаются в одну массу, из которой отчетливо выделяется темная форма полицейских. Андерсон и Коннорс наверняка тоже тут. Я уже успела забыть, что полицейское отделение Фалена состоит не только из этих двоих, но тут узнаю третьего полицейского с места пожара: он стоит у стола и складывает себе что-то вроде сэндвича с пастрами.

Ни Тесс, ни ее родителей. Я снова поворачиваюсь к Илаю.

– Ты вообще с ней сегодня разговаривал?

Илай снимает с тарелки верхний слой сыра и отправляет его в рот.

– Она мне писала вечером, – говорит он. – Но я толком ничего не понял.

Может, она рассказала ему, что не так.

– Можно взглянуть?

Пауза затягивается. Ответ – нет.

– Ладно, как хочешь. – Готова поспорить, речь шла обо мне. – Пойду ее поищу.

Он смотрит поверх моего плеча, и у него округляются глаза.

– Можешь не утруждаться, – говорит он.

Двадцать три

Я оборачиваюсь. Тесс в сопровождении родителей захо- дит в зал. На ней легкое платье в полоску, с пышной юбкой, облегающим верхом и приспущенными на плечи бретелями. Волосы убраны в пучок, и издали кажется, что над ее прической тщательно поработали, но, когда она поворачивает голову, демонстрируя непривычно пустой взгляд и красные глаза, я вижу, что волосы кое-как прихвачены кислотно-зеленой резинкой.

Мистер и миссис Миллер по обеим сторонам от Тесс выглядят не в пример лучше. Оба одеты с иголочки: он – в полосатой рубашке и свободных летних брюках, она – в бледно-голубом платье в одном стиле с Тесс. В отличие от дочери, они подчеркнуто собранны, но, присмотревшись, я вижу, что глаза у них такие же красные, а плечи так же напряжены.

Ерунда какая-то. Да, вчера Тесс показалась мне немного подавленной, но не настолько же. Не говоря уж о миссис Миллер.

Илай тоже наблюдает за ними, плотно поджав губы.

– Не нравится мне это, – говорит он.

Они проходят мимо нас в переднюю часть зала, где собрались полицейские. Я замечаю, что рука миссис Миллер лежит у Тесс на спине, не давая сойти с курса. Ее взгляд останавливается на Илае, и я невольно вздрагиваю от холода в ее глазах. Ни приветствия, ни дружелюбной улыбки для лучшего друга ее дочери.

– Зашибись, – бормочет он. – Видимо, снова наломала дров и свалила все на меня. Как обычно.

Не исключено, что так оно и есть, но я вспоминаю, какой напряженной она была вчера.

– Я в этом не уверена, – говорю я. – Мне кажется, дело не в этом.

– Скоро узнаем.

В зал заходит еще один полицейский в форме, он снимает фуражку и озирается. Это Коннорс. На секунду наши глаза встречаются, и я поспешно поворачиваюсь к Илаю. Он кривится.

– Чего ты такая дерганая? – говорит он. – Ладно, я пойду. Возьму еще сыра.

– Погоди!

Если я останусь одна, Коннорс обязательно подойдет и попытается вытрясти из меня информацию – информацию, которой у меня нет. Слишком поздно. Илай уже на пути к фуршетному столу, а Коннорс подошел слишком близко, чтобы притворяться, будто я не заметила его приветственного жеста.

– Отличный вечер, – говорит он, занимая освободившееся рядом со мной место. Я опускаю глаза и замечаю на его пальце кольцо. Интересно, кто из присутствующих его жена, как она выглядит? Обсуждает ли Коннорс труп или Веру, когда приходит домой по вечерам? Насколько реально все это для других людей? Или это происходит только со мной?

– Да, – говорю я. Жаль, нет бокала или чего-нибудь еще, чтобы занять руки. За неимением лучшего я тереблю кончики завитых волос, поглядывая на Тесс. Она сидит между родителями за столом и смотрит прямо перед собой. Она не шевелится и почти не моргает. Не знаю, что с ней случилось, но это здорово ее подкосило.

– Не видел тебя вчера в городе, – продолжает Коннорс. – Как тебе в Фэрхейвене, порядок?

Я отвожу взгляд от Тесс и смотрю на него.

– Да бросьте, – говорю я и слышу голос бабушки, ее интонации. – Спрашивайте уже. Вы хотите знать, не передумала ли я. Не созрела ли рассказать что-нибудь про бабушку.

Коннорс теряется.

– Нет, – говорит он. – Я просто хотел узнать, все ли у тебя хорошо. То, что ты видела в участке, любого подкосит. А ты еще ребенок, к тому же одна на ферме у Веры. Не лучшее место для того, чтобы осмыслить увиденное.

Я отвечаю не сразу: не могу. Он назвал меня ребенком. Я сто лет не думала о себе как о ребенке. Мне семнадцать, но я вырастила себя сама. Хотя иногда мне кажется, что я ничуть не повзрослела. Возможно даже, не выжила в младенчестве.

– Все нормально, – говорю я. И добавляю, потому что соблазн слишком велик, потому что Коннорс видел ровно то же, что и я: – Только постоянно вспоминаю о том, как она выглядела. О ее глазах. И ожоге на ноге.

– Я тоже. – Мимо нас проходит женщина с креманкой мороженого, политого густым темным шоколадом. – Теперь на некоторые вещи смотреть не могу. – У него вырывается смешок, хотя в этом нет ничего смешного.

– Вы так и не выяснили, в чем причина?