Сожгите наши тела

По затылку чиркает поток воздуха, а потом в глазах вспыхивают звезды и разливается черное марево боли, когда лопата с силой обрушивается мне в висок.

Двадцать шесть

Меня окружает темнота. Над головой черное небо, мутное через слой земли. Земля повсюду: под ногтями, во рту, и я задыхаюсь, давлюсь собственными волосами. Это могила. Я в могиле.

Бабушка собирается меня закопать.

Меня засасывает воронка ужаса. Наверное, она решила, что я мертва, иначе не стала бы бросать работу на полпути. И ее нет рядом – она бы увидела, что я зашевелилась. Я должна выбраться, сбежать, и немедленно, пока ее нет. Пока она не вернулась, чтобы завершить начатое.

Грунт еще рыхлый, и я разгребаю его пальцами, пока не чувствую, что могу дышать, не глотая комья земли. Я толкаюсь наверх, и подо мной пружинит что-то мягкое. Слишком податливое, слишком пористое для земли. Желудок сжимается, но я сдерживаюсь. Не останавливайся. Ты должна выбраться.

Наконец я выбираюсь из ямы и падаю на четвереньки. Ветер холодит щеки. В голове пульсирует боль от удара. Я жива. Я все еще жива.

Я нарушила бабушкины планы. Я могу представить, как она заносит лопату, как замахивается ею с мрачной решимостью. Она назвала меня недоработкой. Я – недоработка.

Я пытаюсь проморгаться, но взгляд никак не желает фокусироваться. Трогаю лицо пониже того места, где лопата ударила в висок, отнимаю пальцы – красные. Кровь повсюду. На шее, в волосах, забитых землей. Меня мутит едва ли не до рвоты. Но я не могу сидеть и ждать, пока мне полегчает.

Соберись, Марго. Вставай. Ты должна встать.

Я набираю в грудь побольше воздуха и откидываюсь на пятки. Медленный вдох, медленный выдох, ладонь прикрывает глаза, пока я не привыкаю к пульсации под веками. Я открываю глаза. Глубокие сумерки, кривые силуэты деревьев. Абрикосовая роща.

Бабушка не водила меня сюда, но после маминого дневника кажется, что я уже бывала в этом месте. Здесь, где они были вдвоем. Где умерла Кэтрин. Где мама сожгла ее тело.

Вдали можно различить остатки сгоревшей рощи. Деревья вокруг меня молодые, усыпанные абрикосами, но чем дальше от Фэрхейвена, тем более странными они становятся – изломанные, темные от копоти. Сгнившие изнутри стволы, неестественно короткие ветви. Земля покрыта густой сочной травой, но трава не может скрыть того, что здесь произошло.

Но это было в прошлом. А я жива. Собрав все остатки сил, я поднимаюсь на ноги, придерживаясь за ближайшее дерево – живое и юное. Опускаю глаза на могилу, в которой бабушка пыталась меня похоронить. Из-под земли к поверхности тянется гниющая белая рука.

У меня вырывается вопль, и я шарахаюсь в сторону. Вот что я почувствовала под собой. Тело.

Я зажмуриваюсь. Если не смотреть, все это окажется не по-настоящему. Но я уже знаю, что это не сработает. Я не могу убегать. Уже пыталась – и вот к чему это привело.

Я приседаю на корточки, заправляю волосы за ухо, пачкая пальцы липкой кровью, и начинаю копать.

Сперва я касаюсь кожи. Пружинистого, створоженного живота. К горлу подкатывает волна желчи и слез, и я отшатываюсь, но я должна это сделать. Я склоняюсь над ней снова – по локоть в могилу, с испариной на лбу – и смахиваю землю с ее лица.

Моего лица. Нашего лица. Ну конечно, мы с ней одинаковые. Она – это я, а я – это она.

Ее шея изогнута под неестественным углом, глаза наполовину прикрыты. Под веками скопилась черная жидкая гниль, засохшая комьями на ресницах, на щеке след от черной слезы. Совсем как у той, другой. Как и девушка в морге, она голая, но на этот раз я не могу накинуть на нее простыню и уйти. Я должна смотреть. На ее глаза, на ладони. На ее отвисшие губы, на рваную дыру в углу рта, сквозь которую видно зубы.

Все, что было прежде, казалось таким близким, таким непомерно огромным, что я не могла отвернуться, как ни пыталась. Но это – даже не знаю. Я здесь, но одновременно и нет, и это не моя рука хладнокровно тянется к трупу. Не моя рука слегка постукивает по ее блестящим зубам.

Наваждение спадает в один миг, с приливом тошноты и жара и покалыванием во всем теле, как будто после онемения. От такого мне не спрятаться. Даже в себе.

Я прижимаю руку к груди и смотрю на девушку. Как тогда, на шоссе, в мой первый день в Фалене. Еще одна девушка с моим лицом. Тогда я нашла логичное объяснение. Она у Кэтрин, а я у мамы. А вот ты кто такая?

Мне вдруг вспоминается первая ночь на ферме, когда я забралась с ногами на подоконник. Когда выглянула в поле и услышала плач. Услышала, как он оборвался. Это была она. Я почти уверена, что это была она. Эта девушка со сломанной шеей, с еще свежей, сияющей кожей. Девушка из ниоткуда. Новая. Очередная.

Во мне медленно нарастает ужас, из груди рвется поскуливание. Я должна передвинуть ее, хотя и боюсь того, что могу увидеть под ней. Сколько их было? Сколько раз бабушка убивала меня?