Созвездие Стрельца

Марченко вышел, беззвучно ступая в своих ботинках на каучуковой подошве. Исчез, как тень. Зина опустилась на тахту и с вниманием стала разглядывать свое гнездо. Здесь жил с нею Мишка-медведь когда-то. Здесь любила она Вихрова. Здесь отказалась она от своей любви, чтобы не ломать чужие жизни. Это было честное гнездо, где не было ни лжи, ни порока, где чувства были искренними и сильными, пока… Это «пока» было связано с появлением здесь капитана Марченко. Но в чем можно его обвинить? В том, что он исподволь приучил Зину к хорошим вещам? В том, что он поселил в ней жажду обладания всем? В том, что не прямо, а какими-то намеками, полуфразами, больше умолчаниями, чем разговорами, он привел Зину к мысли о возможности удовлетворения своих желаний безопасными неблаговидными путями? В том, что… Но Зина остановила свои рассуждения так же решительно, как она умела поступать. «Сама виновата!» — сказала она себе. В эту минуту ей страшно захотелось увидеть Вихрова — он не бросил бы ее в беде, он нашел бы в себе силу, чтобы успокоить ее, разделить с нею всю силу ее отчаяния, которое бушевало в ее душе, но которому она не давала выхода, чтобы сохранить остатки уважения к себе. Он не мог бы подтолкнуть падающего человека. Ну, Зина оступилась — бывает же так! — но нельзя, не нужно уничтожать ее совсем!

Она встала и открыла окна настежь.

Но оттуда пахнуло холодом. С Амура тянулся белый, плотный туман. Он давно уже закрыл весь берег, словно здесь и не было земли, скрыл от глаз людей речушку Плюснинку, полз по ее руслу, карабкался по скатам оврага, застлал все дома, что стояли на улицах повыше. Зина смотрела за тем, как все плотнее становилась его пелена, как все сокращался и сокращался тот кусок земли с уже завядшей травою, который был виден из окна, как туман придвинулся вплотную к дому Зины и скрыл от нее последний кусок тверди, как тяжелая сырость стала наполнять ее жилище…

Серое море было вокруг. Корабль Зины шел ко дну…

12

Когда Вихрова вызвали в суд как народного заседателя, он поморщился — вот еще не было печали! — но все-таки пошел.

Он не знал, что за дело назначено к слушанию сегодня.

Секретарь суда, довольно миловидная девушка с несколько грубоватыми манерами, сильно портившими ее, сунула ему для ознакомления дело. Кровь хлынула ему в лицо и затем отлила куда-то, когда он понял, что сегодня слушается дело по обвинению Луниной Евфросиньи Романовны и Быковой Зинаиды Петровны в расхищении социалистической собственности и что значившиеся в деле Быкова и Лунина — это и есть Фрося и Зина. Его Зина!

Прошел уже месяц с того дня, как Зина осталась одна на необитаемом острове. Но она и до сих пор была его Зиной — как он мог назвать ее иначе! Как он не догадался позвонить в суд, чтобы узнать, на рассмотрении какого дела ему предстоит быть! Ах, как все это нехорошо! Что же делать теперь!

Он подошел к секретарю и робко сказал, что сегодня он чувствует себя очень плохо и что поэтому…

— Вот так мы и работаем! — резко сказала секретарь, даже не маскируя никак свое недовольство. — Когда выдвигают нас в заседатели, то пожалуйста! А как участвовать в заседаниях суда, все нездоровы! Соглашались, товарищ, — отговариваться поздно! Ведь мы не начнем, если вы уйдете. Где мне сейчас искать другого заседателя? — она сморщила лоб и нос, словно от зубной боли, и готова была, казалось, прибить Вихрова за его недостойное поведение. — Надо же и судей и подсудимых пожалеть! — Тут она перешла на дружеский тон и успокоительно сказала: — Да вы не беспокойтесь. Сегодня судья товарищ Иванов. За два часа пройдет. У товарища Иванова много не разговаривают. По-военному. Высший срок — и никаких гвоздей, никакого бюрократизма!..

Вихров ахнул, вспомнив разговор у Ивана Николаевича, который с такой опаской упоминал о судье, прославившемся своими приговорами. Этот живоглот и будет судить сегодня?! Что он за человек? Что грозит подсудимым? Подсудимые — какое ужасное слово! И вообще — что это за место? С точки зрения секретарши, «никаких гвоздей» — это хорошо. Почему? Потому что быстро! Без бюрократизма. Значит — бюрократизм, с ее точки зрения, это внимательное разбирательство. А высший срок, с ее точки зрения, это — высшая справедливость? Не потому ли все это так, что и у судьи Иванова и у секретаря суда есть только одно представление о суде как о карательном органе и их задача — «воткнуть» виновным как можно больше, чтобы было не повадно шкодить другой раз, а чтобы возможности шкодить не представилось — изолировать, если не до конца жизни, то на многие годы? Невольно этот вопрос возник у Вихрова, как возник бы он у него неизменно, столкнись он с судом раньше, даже не по делу Луниной и Быковой…