Спасатель

Душа Арсения никому из собравшихся тут была не нужна, но после этих слов никто в дверь не выбежал и никто в окно не сиганул. Люди покорно застыли, глядя на его бледное лицо и на зажатый крепко графин в руке. Чиплакова опустила голову низко, будто спасаясь от возможного удара. На самом деле никаких ударов она не боялась, так как все её мысли сосредоточились на другом. Она поняла, что стареет, что уже состарилась совсем. Вот он – результат. Нюх потеряла в разбирательствах. Она же, как приехала после учёбы на Саргай, так и помнит череду разбирательств. Она же считала их главным делом жизни, а плановый отдел – это так, второстепенное занятие. Разве работа в плановом способна дать человеку столько живой, кровавенькой радости, как эти великолепные разбирательства! Сколько народу прошло через этот кабинет, сколько их стояло вот здесь же у окна, и свет им падал в растревоженные, несчастные лица! Они стояли здесь, все подсудимые прошлого! Их глаза молили о пощаде, иногда (особенно женщины) рыдали тут открыто, рассказывали о себе такие откровенности невозможные, каковых уж и не требовалось от них! Но всё их поведение было другим. Не таким вовсе, как у Патюнина. Так срезаться! Перед самой пенсией, – кляла себя Чиплакова.

Патюнин и не думал ставить графин на стол. Он говорил, слегка размахивая им, крепко зажатым. Да, это была исповедь души. Но исповедь совсем другого рода… Не такой исповеди ждали здесь, не такие исповеди слышали здешние стены и классики-теоретики за стеклом. Светловолосая голова Патюнина слегка пригнулась к груди, и виднелись волосы на макушке. Они торчали остро, наподобие жесткой травы, о которую можно порезаться не хуже, чем о бритву, и явно демонстрировали несгибаемость характера.

– Кукольный театр я не люблю с детства! – воскликнул Арсений. – Особенно неприятно, когда тётки пищат за зверей. До чего противно, стыдно, особенно за зверей, так сказать, «мужского пола». Мамочка говорила: «Посмотрим в хорошем исполнении». Не удалось.

– Когда… когда «мамочка» говорила? – поинтересовался Кадников потрясённо.

– В детстве. После первого спектакля в клубе, – просто ответил Патюнин.

– Арсений Витальевич, у вас как голова, не болит? – спросила Чиплакова, абсолютно уверенная, что после этого заседания ей придётся помочь «бедному мальчику» в оформлении бумаг, необходимых в данной щекотливой ситуации.

Патюнин говорил хладнокровно, не замечая неловкости слушателей. А неловко было всем. Лёшка Горшуков оглядел других с такой улыбкой, с какой смотрит на взрослых ребёнок, в присутствии которого совершается тайное и не предназначенное для его детского слуха признание, ведь Сеня Патюнин был всё-таки начальником, «грамотным», как говорят работяги, и до сих пор ни один рабочий в карьере не мог предположить, что он будет вот так говорить, на такой какой-то подозрительной струне.

Арсений Патюнин говорил, не подбирая слов, его будто и не заботило, какими словами надо выразить то, что он хотел сказать. И из этого следовало, что вряд ли он хочет убедить людей в том, о чём думает сам. И было непонятно, зачем тогда он вообще произносит эту речь, зачем так хочет, чтоб его выслушали, вот и графин мотается туда-сюда… Ощущалась даже некая подготовка к подобному выступлению: говорил он так, точно читал написанное уже заранее на каком-то невидимом экране, будто расположенном на задней стене комнаты за спинами слушателей, но видном вполне только ему лично.

– …потом больше я никогда не посещал кукольных театров. Никогда.

Глаза Патюнина, светлые обычно, почернели…

– Ему плохо! Плохо ему! – выкрикнула Магдалина.

И другие, замерев, ждали, что Патюнин рухнет на пол, совсем потеряв сознание. Никто ж из присутствующих не видел, как сходят с ума. Часто ли случается, чтобы прямо на глазах человек свихнулся? Многие и не видели никогда умалишённых, укрытых в специальных заведениях, а тут – собственный, саргайский. Он покачнулся, правой рукой вцепился в наличник окна, переложив при этом свою «гранату» в левую руку и, как будто это обычное дело, продолжил:

– В институте у нас: кто пел, кто танцевал, кто играл на гитаре. А я просто учился. Я мечтал стать специалистом в одной понравившейся мне отрасли, – Патюнин говорил так, точно диктовал заезжему корреспонденту, желающему написать о нём положительный очерк. Он излагал свою короткую биографию. Она звучала для слушателей самой настоящей историей болезни. – Здесь мне сразу понравилось. Но счастлив я был только в первые дни…