Спаси и защити!

Весь следующий день накрапывал дождик и я почти не выходила из дому, а сидела и переписывала "Святцы хворобные" бабушки Оксиньи. От этого занятия к вечеру у меня разболелась рука, да так сильно, что за ужином я не могла взять вилку: пальцы не слушались совсем. Я не хотела отвлекать хозяев от трапезы, поэтому ела левой рукой; с непривычки это получалось неловко и медленно. Но Домна Федоровна все равно заметила, спросила, что со мной. Я объяснила, поспешив заверить, что все не так страшно и к утру пройдет. Но знахарка вывела меня из-за стола, отвела к выходу, усадила на порог, взяла меня за больную руку, наклонилась к моему плечу и неслышно что-то прошептала. Боль сразу ушла, руку отпустило, так что больше я о ней и не вспомнила. После ужина я спросила ее, какую такую особо сильную молитву она прочитала над моей рукой. Ведунья ответила:

— Богородице Троеручице. Только эта молитва не "особая сильная", а такая же, как и все остальные молитвы. Ежели через слово Спасово пропускать, то любая молитва такой же сильной станет.

На закате она отправила меня в степь к родничку, чтобы я совершила утренний ритуал водохождения. Я немало удивилась: знахарка всегда подчеркивала, что этот ритуал надо делать на восходе, когда впереди еще весь день: ведь он так заряжает энергией, что, сделав его вечером, человек просто не заснет. Тем не менее, я проделала все, что сказала мне наставница и, вернувшись на хутор уже когда стемнело, я была просто переполнена силами.

Домна Федоровна ждала меня в хате-больнице. Она сидела за столом под Стодарником.

— Скажи мне, доня, как ты к Спасу с молитвой обычно обращаешься.

— Я не могу вам сказать про «обычно», потому что с тех пор, как вы начали учить меня Слову, я каждый день это делаю по-новому.

— Хорошо, скажи мне, как ты это делала давеча, когда по родничку ходила.

— Ну как… перебирала четки, ходила по камешкам туда-обратно, читала "Отче наш", посылая молитву в небо…

— Ты всегда в небо молитву посылаешь? — перебила она меня.

— Всегда, если иконы передо мной нет. А если есть, то к иконе.

— Вот теперь, доня, слушай, что я скажу. Небеса — хорошо, и иконы — хорошо, это все сердцу человеческому Бога представить помогает. Но все это — костыли духовные.

— Костыли?!

— Да, донечка, все это костыли. Не нравится тебе слово — ладно, пусть не костыли будут, а ходунки вроде тех, что младенцам устраивают, когда они ходить учатся. Мы на Пути Спасовом такие же дети, я тебе уже говорила про то. Потому и нужны нам эти ходунки: иконы, небеса, свечки, ладан. Но как ребенок вырасти стремится, так и нам надо расти, чтобы до Спаса дотянуться. Это все словно маячки, чтоб мы знали, в каком направлении идти. Когда Спаса в себе обретешь, тебе уже ничего такого не понадобится, в Духе жить будешь и сама Ему уподобишься. Сказано: Царствие Божие внутри вас.

— Но, — добавила она, — эта прекрасность, что сейчас в мозгу у тебя от моих слов сложилась, тебе доступна никогда не будет. Никто при жизни Царствия Небесного не стяжал кроме как святые подвижники. А ты человек мирской, и я человек мирской, оттого нам пока нужны и иконы, и небеса. Но все равно, молитву свою не им возносить нужно.

— А куда же, если не к иконам и не к небесам? — спросила я.

— Внутрь себя, к иконе сердца твоего, к небесам твоим духовным. Ты это делала уже, когда в себя с молитвою погружалась. Но прежде мы двери подсознания твоего отворяли, чтобы недуг душевный отыскать и на свет вытащить. А сейчас будешь учиться свет Божий в себе искать.

— Как?

— Молитвой Иисусовой.

— Да, — произнесла я с некоторой долей разочарования. — Я знаю. Это известная мистическая практика, про нее много пишут и говорят.