Ч
еловечество! Человечество! Здесь, при переходе от исчезающих младенческих чувств к первому ощущению прелестей мира, независимых от матери; здесь, когда почва, на которой произрастают благороднейшие чувства нашей природы, впервые начинает колебаться под ногами ребенка; здесь, когда мать перестает быть для своего ребенка тем, чем для него была раньше, и, наоборот, когда в нем развивается зародыш доверия к ожившему для него явлению – миру – и его соблазны начинают подавлять и поглощать доверие к матери, не являющейся для него теперь тем, чем она была прежде, и вместе с этим уничтожают веру в невидимого и неведомого бога так же, как сплетение грубых жестких корней сорняков подавляет и поглощает более тонкое сплетение корней благородных растений, – человечество, человечество, в этот момент, когда доверие к матери и упование на бога разъединяются с доверием к новому явлению, миру, и всему, что в нем есть, здесь, на этом распутье, тебе следовало бы применить все свое искусство и всю свою силу, чтобы сберечь в своем ребенке чистоту чувств благодарности, любви, доверия и послушания.С
какой грустью мы произнесем в один прекрасный день: «Никто сейчас не плачет из-за того, что меня нет рядом с тем, кто засыпает, никто не думает обо мне…» Только ребенок один помнит и говорит каждую ночь: «Не покидай меня, побудь со мной».О
х, детки, детки! Что горя-то с ними перенесешь!В
действительности мы своих матерей убиваем. Но именно потому, что мы никогда не можем достаточно взволноваться, мы этого не видим. Но иногда поэты рисуют страшные фигуры, которые разбивают нашу неспособность волноваться, и мы видим реальность. При этом я хочу сказать, что задача поэта не в том, чтобы взволновать нас, а в том, чтобы мы увидели то, что есть на самом деле, – наше действительное положение, или то, что мы действительно делаем.