Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!

— Какие германские части у нас уже готовы, товарищ Тухачевский?

— Два полка, несколько батальонов, с десяток рот. Формирование первых двух дивизий будет окончено к концу октября, — неожиданный вопрос не застал командующего фронтом врасплох.

— В каждый наш полк введите роту немецких товарищей, в конную дивизию батальон, для усиления пролетарской спайки. — Троцкий возбужденно прошелся по ковру. И рубанул рукою, как шашкой:

— В дополнение к двум дивизиям немедленно развернуть еще четыре, доведя до шести!

— У нас нет на них винтовок, товарищ Троцкий. Германия разоружена, все излишки военного снаряжения либо уничтожены, либо переданы союзникам. В арсеналах пусто…

— Дзержинский обещал немедленно передать большую часть трофеев польской армии. Я думаю, сорока тысяч винтовок, тысячи пулеметов, двести орудий и сотню танков вполне достаточно на первое время, пока не заработают заводы?

— Так точно, товарищ Троцкий, хватит!

— Товарищу Егорову мы поможем одолеть чехов. — Лев Давыдович хитро прищурил глаза, стекла очков задорно сверкнули. — Обе германские дивизии нужно перебросить в Судеты, там наступление встретит самую горячую поддержку населения и приведет к быстрой советизации.

— Я полностью согласен с вами, товарищ Троцкий, — Тухачевский не скрывал своего одобрения: все же хорошее дело воевать против классово неоднородного противника, ибо в переданных Чехословакии областях немцы люто ненавидели новых властителей. Тут успех был гарантирован, а значит, и обеспечен прорыв. — Вот только…

— Еще товарищ Егоров получит резервы, взятые из внутренних округов. Это три стрелковые дивизии и части ВОХР. И кавкорпус червонного казачества товарища Примакова — вполне достойная замена конармии. Этого вполне хватит, чтобы разгромить чехов и вырваться на Дунай. Дальше все зависит от нашей энергичности, ибо больше республика ничего дать не может, а весной белые могут перейти в наступление.

— Я понял!

С души Тухачевского упал тяжелый камень — дойти до Рейна теперь можно собственными силами, пополняя павших красноармейцев немецкими товарищами, а четыре дополнительные конные дивизии только ускорят продвижение на запад.

Троцкий тоже не скрывал своего удовлетворения — к зиме Красная армия будет обильно обеспечена вооружением и боеприпасами, благо в Германии мощная промышленность. А там и с белыми можно будет свести счеты, сбросить эту сволочь в Черное море.

Он вспомнил недавние переговоры с военным министром Сибири Арчеговым и усмехнулся — недальновидный человек этот слишком молодой генерал. Не только дал большевикам время, но и вооружил своих злейших врагов, одновременно ослабив собственные войска.

«Или он думает, что с присоединением и советизацией Германии мы в знак благодарности оставим их в покое?!»

Лев Давыдович усмехнулся, его тонкие губы скривились в презрительно-брезгливой улыбке:

— Наивный политический младенец…

Одесса

— Доннер веттер!

— Черт побери!

— Бедная…

Три голоса почти слились в один — впечатление на всех было произведено сильнейшее. Доктор как-то обмяк, неуверенно посмотрел на офицеров, но непоколебимо, как свойственно ученому, произнес.

— Я не отрицаю действенность слов, то есть психологического воздействия. Тот же гипноз, кстати. Но главное это правильно подобрать лекарства и вылечить тело!

— Не спорю, — устало произнес Фомин, — но если бы нужных слов произнесено не было, то ни одни лекарства не помогли.

— Позвольте, — возмутился Краузе. — Я не спорю, что в народе, где много различных суеверий, наговоры и шептания приносят пользу. Но исключительно в эффекте плацебо, когда больной сам себе внушает, что он становится здоровым. Слово не более чем…

— Слово всегда материально, доктор!

Фомин помимо воли чувствовал, что его втягивают в диспут, дабы сломить потоком слов и торжествовать победу. Ох уж эти ученые!

— Есть одна история, она подлинная. Одного святого мучили тюремщики, давая гнилую воду. Однако прочитанная молитва очистила ее и сделала не только пригодной для питья, но и полезной. То есть как бы профильтровала ее, если по-ученому выразиться.

— Это еще ничего не доказывает, — упрямо наклонил голову доктор. — Слова не только не могут излечить человека, но даже облегчить ему болезненные симптомы.

— Не могут? — с самой ласковой улыбкой спросил Фомин, которого этот стихийный диспут стал раздражать. — Пример этого больного, конечно, не в счет?!

— Совершенно верно. Ведь я ему ввел лекарство, — кивнул доктор и победно зыркнул. Это окончательно взбесило Фомина, который продолжал вести себя крайне собранно, боясь спонтанной вспышки.

— Доктор, а если мы сейчас проведем небольшой научный эксперимент, в котором докажем, что слово способно облегчить страдание человека, вы этому поверите?!

— Несомненно! Но только если я сам в нем буду участвовать!