Спасти СССР. Адаптация

Андропов с легкой улыбкой посмотрел в окно:

– Есть у меня один вопрос. Его и задам.

Глава 12

Суббота 21 января 1978 года, день

Ленинград, 8-я Красноармейская улица

– Ну, не буду мешать, – завершила свое краткое сообщение Тыблоко. Она даже не пыталась скрыть ехидную улыбку. – Дерзайте. Хуже, чем было, вы агитбригаду все равно не сделаете.

Дверь за ней прикрылась, и я остался наедине с недоумевающим классом. Почти наедине – у самого выхода притулилась на стуле, пытаясь стать невидимкой, классная, да по центру сидели отрабатывающая свою роль «завуч по внеклассной» и рыжая Мэри при ней.

Я вспрыгнул на сцену.

Из актового зала на меня с молчаливым скепсисом смотрели перекормленные топорной пропагандой дети.

Что им сказать? Как расшевелить?

Я громко хлопнул в ладоши.

– Мы начинаем, – произнес самым будничным тоном и сел, скрестив ноги, прямо на пол. – Попробуем сегодня разобраться в одном вопросе. В важном вопросе. Алена, прошу.

На сцену по ступенькам неторопливо поднялась наша солистка – единственный человек, с которым я поделился своим замыслом. Я вжал тугую клавишу, и из динамика полилась знакомая мелодия.

– «Бессаме, бессаме мучо…» – легко полетел по залу хрустальный девичий голос, и на задних рядах кто-то негромко захихикал.

Я мысленно поморщился – будет нелегко.

Отзвучали – прекрасно отзвучали два куплета. Я вдавил «стоп» и встал, глядя поверх голов, куда-то далеко за белый мрамор с фамилиями.

– Сороковой год, – уронил негромко и задумчиво. – Еще в целом мир, но над Землей уже встают коричневые тени. Где-то на далеких границах загораются первые пожарища. В воздухе витает предощущение большой, кровавой войны. Тогда и родилась эта песня-предчувствие, песня-проводы. «Бессаме мучо» – значит «целуй меня крепче». Почему она просит об этом? – Я сделал небольшую паузу, а потом, возвысив голос, продолжил: – Да потому, что эти проводы для миллионов станут проводами навсегда, и вкус последнего поцелуя – это порой все, что останется у женщины от ушедшего мужчины. Сороковой год, – повторил я мрачно и прогулялся вдоль авансцены. – Очень скоро и на русском языке зазвучит песня-прощание. Нет, там другие слова и другая мелодия, но наши дедушки и бабушки пели о том же. Послушаем?

Я наклонился и снял вертушку со «стопа».

– «Темная ночь, – с шипением и шелестом поплыло из динамика, – только пули свистят по степи…»

Зацепит? Нет?

Вслушиваются ли – быть может, впервые в жизни – в эту песню?

Я стоял, страшась встретиться взглядами с одноклассниками. Опять нажал кнопку и встал лицом к тишине зала.

– А мужчины… Почему они уходят? Да потому, что бывают такие моменты, когда мужчины, если они, конечно, мужчины, должны браться за оружие. Потому что им есть что защищать и есть кого защищать. – Я зло усмехнулся и впервые позволил себе посмотреть в глаза сидящих. – Помните, мы ездили на Пулковские высоты перед Девятым мая? Ара, ты запомнил, когда мы становимся мужчинами? – Я покивал своим мыслям, а потом жестко отчеканил: – Да, именно тогда – когда находим, что будем защищать.

Слушают! Никто не ухмыляется глумливо, не глядит безучастно в пол. Да, еще не готовы верить, но уже слушают.

– Что мы готовы защищать? Кого? Кто наши герои? Поговорим сегодня об этом. Ведь нам есть что сказать?

Я медленно поднял руки и опять громко хлопнул.

Сел, свесив ноги, на край сцены, глядя в глаза напротив. Много-много серьезных глаз напротив.

– Вот как-то так, ребята… Между хлопками было начало нашего выступления. – Я посмотрел на часы. – Первые пять минут. Остальные двадцать пять мы должны сделать вместе. Не надо ждать, пока кто-то вложит нам в рот чужие слова. Мы должны говорить сами.

В третьем ряду кто-то отчетливо хмыкнул.

Я спрыгнул вниз и неторопливо, демонстрируя столь недостающую мне уверенность, прошелся по проходу.

– Сема, – вздернул бровь, – тебе что, действительно нечего сказать? У тебя нет своего героя?

В его глазах что-то мелькнуло.

– Кто? – навис я над ним. – Говори.

– Хара, – словно через силу вытолкнул он.

– Отлично, – кивнул я, принимая. – Будешь Виктором. Как раз и типаж похож. Встань, Хара.

Вытащил его в проход и обошел по кругу, оценивающе разглядывая. Сема смотрел на меня, как на пришельца.

Я остановился напротив и, глядя глаза в глаза, ткнул его пальцем в грудь:

– Ты – Виктор Хара. От других людей ты отличаешься тем, что твои пальцы порой живут своей жизнью, и тогда они извлекают музыку из ветра, девичьих теней и звездного света. И вот палач хунты отрубает тебе кисти.

Я отступил на шаг и помолчал. В зале висела мертвая тишина. Меня не только слушали – меня разглядывали.

– И ты, Виктор, должен выдохнуть ему в лицо свое сокровенное: «И выбор прост – свобода или смерть». Иначе все зря. Все! Ты понял?

Побледневший Сема заторможенно кивнул.

– Запомни, что ты чувствуешь. Запомни, как вызвать это чувство. Это твой якорь. Когда перед тобой встанет серьезный выбор – вспоминай о нем.

Я прошелся взад-вперед, в возбуждении постукивая кулаком по ладони.