Спекулятивный реализм: введение

Все четверо действительно понимают реализм по-разному, хотя и признают существование мира, независимого от человеческого сознания. Так, Мейясу утверждает реальность как поддающуюся прямому постижению с помощью математических инструментов[22]. У Брассье между мышлением и бытием нет изоморфности вроде той, что предполагается Мейясу и большинством научных реалистов. «Мышлению не гарантирован доступ к бытию; бытие не является чем-то по сути своей мыслимым. У познания нет иного доступа к реальности, кроме понятия. Однако само реальное не следует путать с понятиями, с помощью которых мы познаем его. Фундаментальная проблема философии в том и заключается, чтобы примирить эти два тезиса»

[23]. В конечном итоге Брассье отдает доступ к реальности на откуп естественным наукам. Харман, хотя и соглашается с Брассье по поводу невозможности прямого постижения реальности в-себе, отказывает наукам в познавательном приоритете[24]

и описывает пористую реальность изымающих себя из отношений друг с другом разнородных объектов. Грант в противовес физике эмпирической разворачивает спекулятивную физику – картину становления бестелесной виртуальной природы, природы аттракторов и фазовых пространств. Он развивает идеалистическую позицию, однако так переистолковывает смысл понятия «идеализм», что тот сближается с реализмом. Если Харман и Брассье, хотя и по-разному, удерживают критическое разделение между реальностью и ее образом или понятием, то Мейясу и Грант его схлопывают – опять же по-разному.

Едва ли можно представить себе более разные онтологии: математическая, естественнонаучная, делёзианско-шеллингианская и формальная онтология объектов, собранная из фрагментов феноменологии. Брассье сводит реальность к естественнонаучным объектам, а в плоских онтологиях Гранта и Хармана существует все – от электронов до Черного Плаща, от языческих божеств до климата.

Критерий спекуляции также несколько расплывчат. Помимо того, что нет содержательного определения спекуляции, сложно выделить какой-либо случай спекуляции как образцовый. Между спекулятивными реалистами возникают серьезные разногласия по поводу того, как строить философию[25].

Например, в понимании Мейясу спекуляция – это мышление недогматического абсолютного, то есть абсолюта без абсолютного сущего (предмета метафизического мышления), учитывающее, однако, некоторые неотменимые достижения критики со времен Канта. Мейясу долго идет к такому спекулятивному мышлению, пытаясь преодолеть корреляционизм изнутри посредством абсолютизации его второй составляющей – фактичности. При этом он постулирует прямую постижимость структур самой реальности при помощи математики, что предполагает реанимацию интеллектуальной интуиции, которую Кант запретил как недоступную конечному человеческому познанию. Спорный ход, не принимаемый никем из спекулятивных реалистов.

В то же время Харман, хотя и признает удачность корреляционизма как критического инструмента, не преодолевает его изнутри, а попросту оставляет в стороне и строит свою онтологию объектов (впоследствии Мейясу подвергнет такую стратегию критике за «логику отмежевания» как доктрину «насыщенного другого места»[26]). Он делает это в догматическом ключе, абсолютизируя и наделяя корреляционным кругом все, что существует (при этом парадоксальным образом сама позиция объектно-ориентированного онтолога по сути остается без такого круга). Что это за «все»? Вопрос о критерии выделения объектов в онтологии Хармана повисает в воздухе, а декларируемый им принцип приписывания равного бытия всему от зубных фей до электронов заставляет предположить, что в онтологию объектов без разбора вливаются объекты из всех доступных онтологий. Вследствие этого некоторые критики обвиняли Хармана в зависимости от здравого смысла и калькировании обыденной онтологии. Последнее неприемлемо, в свою очередь, для Брассье, стремящегося устранить все, кроме научного образа реальности.

Кроме того, призывая к спекуляциям, спекулятивный реализм сам начинается с критики «контринтуитивного или даже откровенно странного» способа мышления современной «корреляционистской» философии и в своих призывах отчасти опирается на здравый смысл (назад к самим вещам, прочь из тюрьмы рефлексии), реабилитируя и используя естественную установку, свойственную обыденной жизни и научному познанию.