Сперанца

Женщины, которым было еще тяжелее, потому что, когда дети хотят есть, они просят хлеба у матери, обивали пороги богатых особняков, пытаясь поступить в прислуги. Но им отказывали, несмотря на их согласие на любые условия, потому что они не умели держаться, говорили неправильно, по-деревенски, и их находили слишком неотесанными. И все-таки именно женщины спасли положение. Каким-то чутьем они нашли дорогу к каналам на окраине города, и заря смотрела им вслед, когда они везли туда тачки с грязным бельем. Усевшись в ряд на скамеечках, поставленных прямо в воду, они с утра до вечера стирали и колотили его и возвращались, когда уже смеркалось, устало толкая перед собой потяжелевшие тачки, но зная, что заработали на хлеб для детей, мужчин, стариков.

Иногда вид поросшего травой берега оживлял у кого-нибудь из женщин воспоминание о долине, куда им не было возврата, и она затягивала знакомую с детства песню. Но ее уже не подхватывал хор, и женщина тут же умолкала, удивленная и испуганная собственным голосом.

Но и в долине больше не слышно было песен.

Разлетевшись оттуда, как разлетаются ласточки, когда внезапно наступают холода, они вошли в моду и зазвучали на городских площадях и на концертных эстрадах.

Девушек каждое воскресенье вызывали в селение на репетицию.

Их наряжали по этому случаю в «характерные местные костюмы», которых на самом деле здесь никто никогда не видел, и они гуськом поднимались на подмостки.

Залитые ослепительным светом рефлекторов, они устремляли взгляд в полутьму потолка, где находили непонятную роспись и маски, строившие им рожи.

Так они и пели, уставившись в потолок, застыв в неловкой, напряженной. позе, пели во все горло, срываясь на крик, а фотоаппараты щелкали.

И на фотографиях девушек, которые часто появлялись в газетах, было видно, как напряженно раздувались их шеи от старания петь «во весь голос», как им приказывали.

Иногда их возили на праздники в соседние селения и даже в город. В таких случаях их сажали в открытый грузовик, и, приезжая на место, обалделые и окоченевшие, они с трудом вылезали из него, путаясь в своих длинных пестрых юбках. Потом, сбившись тесной кучкой, смущенные любопытством, которое они вызывали, девушки шли на площадь, где должны были петь.

Там они становились в кружок и с серьезными лицами, глядя друг другу в глаза, начинали свое выступление, а люди вокруг аплодировали, и многие со смехом отпускали замечания по поводу здоровой свежести певиц.

По возвращении они сдавали «местные костюмы» в театр и шли домой, усталые и униженные.

Дома их никто ни о чем не расспрашивал, и они были благодарны за это молчание.

Выселения, между тем, становились все более частыми…

— Надо в шею их гнать отсюда! — орал в селении Кривой, ходивший теперь всегда в кавалерийских сапогах и с хлыстиком у пояса.

Эмилия, предвидевшая, что скоро дело дойдет и до Красного дома, в конце концов согласилась поселиться у Сперанцы, и в один прекрасный день они с Надаленом перевезли все свои пожитки в хибарку.

— Кто бы мог подумать? — говорил старик. — Мы все смеялись над домом Сперанцы, а теперь это единственный угол, где мы можем укрыться, чтобы нас не вышвырнули из долины.

Сперанца хотела уступить старикам свою комнату, а для себя поставить кровать на кухне, с тем чтобы в дальнейшем сделать пристройку к хибарке и разместиться получше. Но несколько дней спустя к ней пришел муж Элены и попросил приютить его и жену. Элена ждала ребенка и, понятно, была бы не в состоянии «бродить по свету» в случае выселения. Вместе с ними перебрались к Сперанце родители и братья Элены.

Теперь в хибарке на болоте разместились четыре семьи.

— Пусть приходят! — кричал Надален, когда был в ударе. — Пусть приходят! Отсюда нас никто не выгонит. Здесь не поместье, и этот дом не хозяйский, чтобы из него людей выселять, а раз так, нас не могут вышвырнуть из коммуны.

Он потирал себе руки от удовольствия.

— У нас здесь республика, а вот и президент! — указывал старик на сынишку Сперанцы и, подняв его, подбрасывал на руках. — Да здравствует президент!

Но жизнь становилась все более суровой.

Часто мужчинам осторожности ради приходилось сидеть дома, и только женщины выходили на работу. Они вынуждены были мириться с тяжелыми условиями, на которых их нанимали, и терпеть постоянные провокации.

Однажды они узнали, что выселение, которого опасались, уже решено и что друзья Красного дома получили предписание покинуть коммуну.

— Ума не приложу, что думают хозяева… — говорил Надален. — Ведь этак они останутся без рабочих рук!

— Нет такого бедняка, чтобы не нашлось другого, еще беднее, отвечала Эмилия. — Несчастных людей полно на свете. Хозяева найдут таких, которые хуже нашего изголодались и будут еще сговорчивее.

И такие бедняки действительно прибыли из соседних провинций. Оборванные, забитые, смущенные, они встретили на работе враждебные лица и суровое молчание.