Spero

Лишенная поддержки брони пехота, прижатая сарацинами к морю, сопротивлялась еще неделю или две, но участь ее была предрешена – мощные осадные орудия, которые готовились штурмовать стены Иерусалима, были бессильны ей помочь. Говорят, когда Хлотарь Восемнадцатый заслушал рапорт о потерях в Двадцать Шестом Крестовом Походе, его настолько обуяло бешенство, что он изрубил трех своих маршалов и полдюжины слуг, а сенешалю самолично проломил череп. На следующий же день он издал эдикт, который прозвали «Воровским», под страхом смерти запрещающий рыцарям устанавливать на свои доспехи какие бы то ни было замки.

«Воровской Эдикт» причинил рыцарскому сословию немало бед и соблюдался лишь под страхом императорского наказания. Несмотря на то что всякая кража была несопоставима с рыцарской честью, быстро выяснилось, что даже среди рыцарского сословия есть немало проходимцев, отчего до конца жизни Хлотаря Восемнадцатого происходило немало курьезных, неприятных, а то и трагических случаев. Едва лишь он испустил дух, как его преемник счел за лучшее отменить «Воровской Эдикт», вернув рыцарям право распоряжаться своим доспехом без опаски.

Но если этот брошенный в Альбах стальной истукан в самом деле такой древний, как говорит Берхард… Гримберт зачерпнул горсть снега и провел по лицу, чтобы холод изгнал сладкие надежды, закопошившиеся в подкорке мозга. Если этот доспех в самом деле такой древний, вполне может быть, что ему более ста лет, а значит, он мог быть создан во время действия «Воровского Эдикта». А это, в свою очередь, означает, что…

Мысли об этом были сладки, но в то же время и мучительны. Пожалуй, если думать только об этом, немудрено свести себя с ума, тем более что возбуждение едва ли даст ему заснуть этой ночью. Чтобы не изводить себя попусту, Гримберт привычно укутался в тряпье и, слушая гул ветра, представил, как мысленно перебирает четки. На воображаемой нити было всего семь камней, но каждый из них был настолько отполирован и знаком, что ощущался частью тела.

Алафрид, императорский сенешаль. Лаубер, граф Женевский…

Часть шестая

За всю ночь он так и не сомкнул глаз. Впервые не из-за холода.

К утру его трясло так, что даже порция черствого хлеба осталась нетронутой – он боялся откусить себе язык. Берхард не делал ему послаблений, дорога была ухабистой, изматывающей и тяжелой. Или это ему так казалось в последний день странствия?..

«Обратной дороги не будет, – напомнил себе Гримберт. – Или я найду под Бледным Пальцем то, что меня спасет, или превращусь в ледяную статую, вмерзшую в камень. Что ж, по крайней мере Альбы с подачи Берхарда обзаведутся новым прелестным топонимом. Например, «Ущелье Слепца» или «Перевал Упрямого Маркграфа»…»

Когда Берхард остановился, преодолев небольшой холм, Гримберт от неожиданности напрягся, втянув голову в плечи и беспомощно выставив перед собой клюку.

– Что такое? Обвал? Химеры?

– Бледный Палец.

Сердце сделало пару затухающих ударов, а потом противнейшим образом заскрипело, перестав разгонять кровь по телу.

– Мы…

– Пришли, мессир.

– Он… там? – осекающимся голосом спросил Гримберт.

– Доспех твой? Там, куда он денется… Вон, торчит среди кустов, болван железный. Глаза б мои его не видели.

«Спокойнее, – приказал себе Гримберт. – Ты не для того испытывал муки столько времени, чтоб умереть от разрыва сердца черт знает где в проклятых горах. Вдохни глубже. Представь, что твое дыхание регулирует сложный ответственный механизм, равномерно насыщая кровь кислородом».

– Как… Как он выглядит?

С таким же успехом он мог спрашивать деревенского пастуха о том, как выглядят фрески собора Петра и Павла. Или грешника о том, как выглядят врата Царства Небесного.

Берхард фыркнул.

– Как кусок ржавого лома, как еще?

– Цвет, он…

– Я ж говорил, мессир, нет никакого в нем цвета. Ежли и был окрашен, Альбы давно разъели всю краску, ни пятнышка не оставили. Серый, как гранит. И потрепан прилично, между прочим. Я, может, не бог весть какой специалист по рыцарской части, но вмятины от снарядов различать вроде умею. Этому парню немало перепало в прошлом, уж не знаю, с кем он тут воевал…

– Я хочу… я хочу прикоснуться к нему. Подведи меня ближе.

Берхард выругался сквозь зубы, но покорно взял его за предплечье жесткими пальцами и потянул вниз с холма. От каждого шага Гримберт вздрагивал, будто шел по минному полю, дыхание с шумом рвалось наружу. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Берхард отстранился.

– Вот он. Протяни руку.

Гримберт с содроганием протянул руку и положил ладонь на что-то твердое. Холод металла почти сразу обжег кожу, но он не отнимал ее, пока пальцы не превратились в ледышки. Сталь. Благословенная Господом бронированная сталь. Гримберт принялся ощупывать ее обеими руками, ощущая благоговение сродни тому, которое испытывает паломник, припавший к раке с мощами великого святого.