Специальность – хирург

На то я и врач. На то я и хирург, чтобы все было сделано быстро и хорошо. Осложнения?! О них она не думает. Что значит – осложнения? А где же хваленые возможности современной медицинской науки, современной хирургии?

Примерно такие безмолвные диалоги происходили всякий раз, как только я заходил к ней в палату.

Так молча мы обменивались мыслями до десятого дня с момента поступления Ирины в клинику.

А с десятого дня Ирина заговорила вслух. Сначала робко. Потом более уверенно и громко. Потом требовательно. Свои просьбы-требования Ирина аргументировала тем, что у нее дети, что дел много, что дома муж один, что время терять она не может.

Видимо, невольно в какой-то степени я поддался ее влиянию. Ее доводы стали казаться мне достаточно вескими, важными, основательными. Хотя, в общем-то каждый из пациентов мог привести такие же доводы или почти такие.

Обследование подходило к концу. Становилась совершенно очевидной необходимость оперативного вмешательства. Вырисовывался и четкий план предстоящей операции. Коротко суть ее сводилась к тому, что одновременно обнажался позвоночный столб на уровне бывшего повреждения и спереди и сзади, разъединялись рубцовые спаяния, преодолевая неспособные к растяжке сморщившиеся мышцы поясничного отдела туловища, сместившиеся позвонки сопоставлялись в правильном положении и удерживались так до момента прочного сращения. Задача сложная. Трудная для пациентки, трудная потому, что при двухстороннем доступе значителен объем вмешательства: послеоперационная рана будет располагаться и на передней и на задней поверхности тела, это весьма затруднит послеоперационный период, утяжелит его, потребует от Ирины выдержки, терпения, воли. А сумеет ли она с ее характером соблюсти режим абсолютного покоя после операции? Ведь от этого будет зависеть многое. От того, как будет вести себя Ирина в послеоперационном периоде, во многом будет зависеть и исход лечения.

Меня немного заботит ее неуместная в будущей ситуации свободолюбивость, граничащая порой с бравадой, ее сильный характер, ее способность влиять на окружающих. Смогут ли мои помощники противостоять этому влиянию?

Ее влияние на меня, видимо, выражается в том, что я невольно тороплю, форсирую обследование.

Чувствую, что Ирина знает о принятом мной решении. При встречах она молчит. С улыбкой смотрит на меня. А в глазах все тот же неизменный вопрос: когда же?

…Операция позади. Все прошло благополучно. Тело Ирины опять обрело естественные формы.

Первые после операции сутки Ирина провела в послеоперационной палате, выходя из наркозного сна, обретая нормальные ощущения и восприятие внешнего мира.

А через сутки, увидев ее в палате, на своем месте, я был поражен. Она лежала распластанной на спине в большой гипсовой повязке, простиравшейся от коленных суставов почти до основания шеи… А губы были ярко накрашены, темные глаза блестели – в них таилась задорная улыбка, в черные волосы была вплетена большая ярко-красная роза… «Вот тебе на! Ну, прямо Кармен», – подумал я, глядя на цветок.

А еще через сутки я застал следующую картину…

Лежа в постели, Ирина, весело смеясь, напевала какой-то задорный мотив и всеми частями тела, свободными от гипса, руками, головой, частью ног, исполняла быстрый ритмичный танец. И это – через два дня после тяжелейшей операции! Палата настолько была увлечена Ириной, что, войдя, я долго стоял, прежде чем был замечен ее обитателями.

Послеоперационный период Ирина провела безукоризненно. Она безропотно подчинялась всем требованиям, безотказно выполняла все лечебные назначения, принимала лекарства.

Еще до операции ее предупредили, что после вмешательства ей придется пробыть в клинике не менее четырех, пяти месяцев. Она много читала, вязала, занимала своих соседей рассказами. Ровная, спокойная, уравновешенная, приветливая и доброжелательная…

Периодически ее навещал муж, который приезжал издалека… Складывалось впечатление, что у них самые теплые и добрые отношения.

Три месяца я не знал забот. Ирина вела себя безукоризненно. И это – несмотря на ее характер. И это – несмотря на трудный для нее послеоперационный период.

К концу третьего месяца в поведении Ирины я уловил какие-то изменения. Хотя внешне это ни в чем не выражалось, но я почувствовал, что настроение Ирины изменилось. В нем появилось беспокойство. А вскоре она заговорила о возможности сокращения сроков пребывания ее в клинике. Мой отказ она встретила спокойно. И опять в течение двух недель безукоризненное поведение. Никаких вопросов. Ни слова о досрочной выписке. А затем Ирину будто подменили. Она стала настойчиво требовать выписки. На мой вопрос: чем вызвано? – не отвечала. Вначале я пытался шутливым ответом отвлечь ее, затем объяснить ей всю опасность досрочной выписки. Наконец, я взывал к ее разуму, к тем обязательствам, которые она взяла на себя перед операцией… Все мои доводы были тщетны. Все настойчивее и тверже Ирина требовала отпустить ее домой. Дело дошло до слез. Ирина и слезы казались мне несовместимыми. Я понял, что что-то значимое заставляет ее решиться на такой шаг.