Спиноза и его друзья в Древней Руси

Но дорогу ему преградил народ.

– Отдай Разину шубу, душегуб! – кричали люди, размахивая рыбами и арбузами. – Что ж ты человека без зимнего оставляешь?

– А вот ещё ему! – и воевода показал атаману сразу два кукиша.

Этого оскорбления Разин не стерпел. Он схватил обидчика вместе с конём, быстро забрался с ним на сторожевую башню и занёс его над площадью…

– А народ того воеводу не любил, – донесся до Петули голос щуплого.

Бонифаций потряс головой. Ни Геракла, ни Спинозы рядом не было. Он торопливо похлопал себя по куртке: шкуры на месте. За кормой журчала вода. На левом берегу белели монастырские стены.

– Причаливай! – распорядился Разин.

Глава 5. Казанская Божья матерь

В Макарьевском монастыре били в набат. Отец Варлаам, услышав о прибытии Степана Разина, велел братии готовиться к осаде:

– Господь посылает нам испытание, – рек он. – Будем же тверды в вере, не пощадим живота своего, но не дадим разбойникам и ворам осквернить святую обитель. Так постоим же за правое дело, братья, а если надо – поляжем!

Монахи осенили себя крестным знамением и по приказу настоятеля стали сносить в потаённые места святые реликвии, чудотворные иконы и древние рукописи.

– Может, обойдётся, – говорили одни. – Казна-то у нас невелика… Увидит разбойник, что брать нечего, и уберётся восвояси.

– Как бы не так, – возражали другие. – Вор только в злобу войдёт, коли откупа не получит. Обитель разорит, а нас всех перебьёт. Что, забыли, как в Астрахани он воеводу с башни сбросил?

Отец Варлаам потайным ходом нескольких братьев отправил за подмогой в соседние монастыри, а сам, помолясь, вышел на переговоры с душегубом.

– Ну что, поп, – тряхнул Разин гривой смоляных волос, – не жалей мошны. Дай нам денег по-хорошему. На благое дело пойдут: нищим раздам. Вы тут жируете, чернецы, а люди с голоду пухнут. Не станешь мне противуречить, и я твоих иноков не обижу. С миром уйду. А иначе… – брови атамана сдвинулись.

Настоятель не торопился с ответом.

– Оставь Богу Богово, а кесарю – кесарево, – наконец сказал он. – Моя братия с хлеба на воду перебивается, но нищим сама помогает. Не больно разживёшься на наших медных грошах. А грех великий сотворишь. И не будет тебе за него прощения.

Усмехнулся Стенька:

– Не боюсь я суда людского, не побоюсь и Божьего. Ты мне проповедь не читай, не за этим я сюда пришел. Не прибедняйся, поп. Сам твою казну сочту. Среди меди и серебро, и золотишко найдётся.

– Что ж, чему быть – того не миновать, – вздохнул Варлаам. – Об одном только тебя прошу: повремени до утра. Нынче праздник наш храмовый, Святого Макария день. Всенощная у нас. Не грабь пока, дай братии помолиться, души свои очистить.

Долго молчал атаман. Наконец сказал:

– Ладно, поп. Будь по-твоему. Вас, монахов, не переделаешь. Твоего Христа вместе с разбойниками распяли. Подожду до утра. Но помни: мои ребята вокруг стоят. И мышь не пробежит. Так что хорошенько помолитесь напоследок.

Алые отблески костров играли на монастырских стенах. Сотня отборных казаков расположилась на ночлег вокруг святой обители. Не спали только дозорные. Степан Тимофеич тоже не смыкал глаз.

– Вот ты мне скажи, – допытывался он у Пушкина, – где правда? Брата моего Ивана казнили ни за что, народ живёт впроголодь, мы, казаки, столько лет кровь свою проливали на рубежах за царя и отечество, а нам жалование урезали и последних вольностей лишили. Это ли не грех? За что ж меня с церковных амвонов проклинают? Я же не себе мошну набиваю… Верните людям то, что им по праву принадлежит, и я первый от разбоя откажусь.

– Не знаю, брат, – покачал головой Пушкин. – Скажу только, что самые чёрные дела из благих намерений вершились. Сам подумай, сколько ты безвинных душ погубил, сколько сирот оставил, сколько городов выжег. Ты сам своим грехам счёт ведёшь. И перед своею совестью ответ держишь.

Степан Тимофеич, не отрываясь, смотрел на языки пламени. Пушкин тоже молчал. Петуля дремал, прислонившись к бронзовому колену поэта.

– Степан! – позвал женский голос, и Бонифаций открыл глаза. У костра стояла женщина в длинном платье и большом платке. Её запавшие глаза были строги и печальны, губы сурово сжаты.

– Степан! – повторила женщина, и Разин обернулся.

– Уходи отсюда, атаман, – она потеребила край платка и вздохнула. – Хватит уже.

– Кто такая? Как прошла? – вскинулся Разин.

Но женщина уже растворилась в темноте, будто её и не бывало.

Атаман вскочил.

– Эй, дозорный! – гневно крикнул он. – Заснул на посту! Куда глядишь? Откуда эта баба взялась?

– Какая баба, Степан Тимофеич? – растерялся пожилой казак. – Побойся бога! Места тут дикие, пустынные… А монастырь мужской.

– Ты видел? – Разин схватил памятник за плечо.

– Была тётка, – подтвердил Петуля. – А потом раз – и нету!

– Она не зря приходила, Степан Тимофеич, – негромко сказал Пушкин.

Разин в бешенстве бросился к железным воротам и затарабанил что есть мочи.

– Открывай, поп! – кричал он. – Открывай немедля! Не то спалю!

Заскрипели петли. Стенька оттолкнул послушника и ворвался в монастырь. Но на его пути встал Варлаам.