Спокойная совесть

Вот он перед вами: правильного сложения, волосы каштановые редеющие с каждым днем, тонкие губы, цвет лица желтоватый, под жесткими ресницами мешочки, маленькие строгие глаза, лицо тщательно выбрито, во всем облике торжественное величие. Любит изрекать сентенции, ежеминутно упоминать о нравственных правилах и царственным жестом засовывать руку за борт жилета. Костюм солидный, чуть старомодный, вставные зубы, бифокальные очки для чтения. Если ему пришлось долгое время жертвовать своими религиозными чувствами ради общественного положения, то, когда он смог открыто объявить себя "верующим", он наверстал с лихвой за все прошлые годы. Слова «католик» и «порядочный человек» снова стали звучать в его устах как синонимы. Он теперь мог, к глубокому удовлетворению, примирить светские свои интересы со склонностью к религиозной риторике. «Частная собственность — это решительно один из постулатов божественного разума». «В Мексике долг порядочных людей — надзор за воспитанием, моралью и экономической деятельностью нашего отсталого народа». «Семья и религия — главные сокровища человека». Таковы были наиболее часто произносимые и удачные максимы. Он любил пунктуальность, не терпел беспорядка, легкомысленных разговоров и малейшего нарушения установленных им правил. Теплую ванну должны были ему приготовить к половине восьмого, в восемь — яйцо, варенное в кипящей воде ровно три минуты; выстиранное за неделю белье должны были разложить на его кровати, чтобы он самолично его пересчитал и проверил, достаточна ли доза крахмала в воротничках; разговор в его присутствии должны были вести на темы, касающиеся семьи, чтобы он имел возможность произнести сентенцию; семья должна была читать вечернюю молитву в шесть часов и по воскресеньям идти к обедне в черном. Но главное — никто не смел ему возражать, все должны были его чтить. Так оно и было в течение долгого времени. Поднятый вверх указательный палец Балькарселя был знаком непререкаемого авторитета. Каждый вечер этот образцовый семьянин укладывался в постель с газетами — его единственным чтением — и с безмятежным сознанием своей правоты, заслуженного покоя и власти.

Как всякий буржуа-католик, Балькарсель был по духу протестантом.[37]

Если большой мир в первой инстанции делится на существ добрых, мыслящих так же, как и он, и на существ, мыслящих иначе, то во второй, местной, инстанции мир Гуанахуато делится на добрых, имеющих собственность, и на злых, ничего не имеющих. Но это манихейское деление[38] проводилось и в лоне семьи: тут Балькарсель был человеком нравственным, знающим, в чем благо, а все прочие — людьми по меньшей мере подозрительными, которых надо опекать и наставлять на путь истинный. Шурин его, Родольфо, — это случай безнадежный. У человека склада Балькарселя, для которого труд и обогащение были религией, бестолковый коммерсант, неспособный к экономическому росту, вызывал холодное презрение. Если добавить к этому небезупречное поведение Родольфо, вряд ли стоит говорить, что он был лучшей мишенью для проповедей и стимулом для самодовольства. Это и называется иметь наглядный пример. Хайме как сын своего отца представлял для морализаторских склонностей дяди двоякую возможность: указывать мальчику на нравственный крах Родольфо и призывать идти по другому, лучшему, пути. Балькарсель, разумеется, не любил племянника, он любил только Хорхе Балькарселя. А мальчик, хотя и раздражал дядю, интересовал его как духовное сырье и вдобавок был необходим, чтобы жить в ладу с женой.