Спокойная совесть

— Если будет работа… я могу прийти завтра, — сказал, управившись, Хуан Мануэль. Вытирая себе лоб, он испачкал руку, на ней осталась темная масляная полоса. Хайме рядом с ним выглядел не лучше. Хуан Мануэль закинул за плечо свою сумку, подцепив ее на согнутый крючком указательный палец. Сорочки друзей, как и лица, лоснились от пота, густо измазанные углем и жиром. Грудь Хайме полнилась непривычной радостью, он обхватил свои плечи руками, чтобы лучше почувствовать ноющую боль в мышцах.

— Нет, не надо, — сказал хозяин мастерской. С улыбкой он провел рукою по темной шевелюре Хуана Мануэля. — Ты лучше погуляй, сегодня-то ты отработал сверхурочно. А друг твой, может, приступит на следующей неделе? Работы хоть отбавляй.

— Он не… — начал было Хуан Мануэль.

— Да, конечно, — перебил Хайме.

— Вот и хорошо. Пусть Хуан Мануэль объяснит тебе что надо про шестеренки и смазку, и, если хотите, приходите в понедельник вдвоем.

Друзья зашагали среди облаков пара под равномерное пыхтенье паровозов. Машинисты из своих кабин приветствовали Лоренсо, приподымая фуражки, будто благодаря за то, что их паровозы в полном порядке.

— Ты хорошо работал, Себальос… Но так как тебе за этот раз не заплатят, позволь тебя угостить кружкой пива.

— Смотри-ка! — воскликнул Хайме, когда какой-то рабочий, проходя мимо, поздоровался с ними и потрепал по плечу юного Себальоса. — Меня уже путают с тобой. — Он сказал это с радостью, но тут же испугался — не обидел ли друга. Тот только еще шире улыбнулся. Больше они не разговаривали, пока не вошли в пивнушку — что-то вроде кабачка и продуктовой лавчонки, — прятавшуюся под тесовой крышей на обочине клубящихся дымом путей.

— Два «супериора», — сказал Хуан Мануэль мужчине с козлоподобным лицом, открывавшему бутылки.

Распаренные, потные, они ждали, облокотясь на засиженную мухами стойку. С жадностью выпили по стакану густой жидкости. Потом Хуан Мануэль, подперши голову рукой, сказал:

— Как же ты добьешься… разрешения… от дяди и тети?

— Они не могут запретить мне работать. Я уже взрослый. Дядя всегда говорит, что надо быть трудолюбивым.

Кабачок заполнялся рабочими, желавшими утолить жажду, тоже перепачканными маслом, как оба друга. Кое-кто здоровался с Хуаном Мануэлем, называя его по имени, другие, поднося руку к фуражке, — с обоими. Хайме с удовольствием отхлебнул из полного до краев стакана. Рот приятно наполнился пеной. Ему хотелось сказать товарищу, что это первый в его жизни настоящий день взрослого мужчины. Но удовлетворение тут же сменилось злорадным чувством: он вспомнил о дяде и тетке, рассерженных, встревоженных, — ах, да бог с ними! В кабачке становилось все более дымно. Какой-то рабочий подтолкнул Хуана Мануэля локтем: вошли три женщины в поисках легкого заработка. Две были молодые, третья — пожилая и тощая; одна из молодых невысокого роста, пухленькая; другая длинноногая и рослая; обе были сильно накрашены, составляя резкий контраст с третьей, похожей на монахиню, с неподмазанным лицом и незавитыми волосами.

— Мече! — раздалось из глубины зала, и та, что была смазливей, направилась на этот нежный призыв.

Другие две, действуя локтями, протолкались к стойке, поближе к двум друзьям.

— Что ты будешь пить. Аристократка? — спросила молоденькая толстушка у худой желтолицей товарки.

— На коньяк хватит?

— У меня всего одиннадцать монет, возьми-ка пива. Да, не зря тебя прозвали Аристократкой!

Молодая, приподняв стакан, кивнула Хуану Мануэлю и Хайме. Хуан Мануэль изобразил улыбку, Хайме опустил глаза.

— Слушай, Аристократка, выпей и ты за здоровье мальчиков.

— Этим малышам уже пора бы в постельку, — сказала худая, потом помахала пальцем перед носом у молодой. — А тебе надо бы подумать о том, что завтра воскресенье, и просить у бога прощенья.

Молоденькая толстушка визгливо захохотала и схватила за руку козлоподобного мужчину, хлопотавшего за стойкой, — на голове у него была соломенная шляпа.

— Послушай-ка эту Аристократку, Гомитос. Как всегда, святой прикидывается.

— Не прикидываюсь, а такая и есть, — возразила худая, сжимая в руках бутылку с пивом.

— Как хорошо… что мы будем работать вместе, — сказал Хуан Мануэль.

— Знаешь, у меня однажды был друг. Его звали Эсекиель.

— Ты, Гомитос, наверно, не знаешь, что Аристократка ни с кем не гуляет. Она ходит с нами, только чтобы наставлять нас на путь добродетели, — снова развеселилась молодая.

— Отстань, Лупита, у меня по субботам минутки нет свободной.

— Я тебе, Лоренсо, никогда о нем не говорил.

— Ходить с тобой и с Мече — только время попусту терять, — проворчала та, которую звали Аристократка.

— Он был горняк, я его спрятал у нас в доме, потому что его искала полиция. Он организовал стачку горняков.

— Ты лучше постарайся подзаработать. Чем проповеди нам читать, поищи кого-нибудь — может, какому старичку и приглянешься, — весело хохоча, отвечала Лупита.

— Кто мог его выдать, Лоренсо? Я с тех пор каждый день об этом думаю. Но с сегодняшнего дня я буду представлять себе, что моя работа с тобой должна чем-то помочь Эсекиелю.