Спокойной ночи

Но покосился – снизу, одним глазом – на Богоматерь и смягчился Предтеча. Поковырял истощенным пальцем свою усекновенную голову.

– Впрочем, – добавляет, – я не против. По мне хоть и помиловать…»

Я не знаю. Если наша история не сплошной свальный грех, как было бы это в действительности, забудь Бог человека наедине с другими людьми, если это не свалка людей, но художественное в своем роде изделие, столь же хитроумно и затейливо устроенное, как естественная природа, то, вероятно, и к нему, к нашему земному развитию, приложил и прикладывает время от времени ладонь сам Господь. Как это делается, куда прикладывает? – мы не знаем и не надо знать. А то, что-то «поняв», мы опять все потеряем…

История, я убежден, действует не сама по себе. Не по каким-то своим независимым законам и каналам. Но под присмотром – увы, не всегда доброжелательным. И сверху, с неба, и снизу, из-под сцены, отовсюду, со всех сторон, бьют прожектора, сходясь и перекрещиваясь в заживо светящейся, сгорающей точке: «се – человек!» Один смотрит с любовью, другой со злорадством, третий – от людей (посредственность) – просто констатация факта: «се – человек». Не скрыться. Злишься. Чего уставились на меня, маски? Спросите аиста, обезьяну, слона. Выставили на позорище: «Человек!», «человек!» Эка невидаль. Надоело. Да я и не хочу, не могу быть человеком. Не-ет, смеются: «се – человек!..» Посреди растений, камней: се – человек. Не ангел и не зверь, не птица и не рыба. Куда ни кинься – смешной, жалкий, грешный, последний – человек. Плач и хохот. До смерти доберешься. Восстанешь: «Верю в Бога Единого! Чаю воскресения мертвых!» Исчерпано: «се – человек». Не понять хочу. Ни вырваться из погибели. Но как, скажите, совокупить и перенести этот крест на спине: «Се – человек»?..

«… Мыслилось, при словах Иоанна – подымется с кивота Господь и возгласит: – Довольно! Терпению Моему конец! Чего они дразнятся, проказничают? Сотрем – и создадим новый. Весь мир насилья мы разрушим. Ох, и болят Мои пробитые в четырех местах Ручки и Ножки! Видать, к непогоде.

Но склонила Заступница свою покорную голову и оросила мир слезами с голубиное яйцо. Пролился майский ливень над городом Путивлем, над городом Москвой и над городом Калугой. Выпал снег в Архангельске. Град ударил по Новгороду. Даже в городе Лондоне пал о ту пору туман. И только в Южной Америке светило южноамериканское солнце. Не стерпела Царица Небесная – ясно так произнесла: – Смилуйся, Господине! Приставь Руку Свою матери убиенного отрока. Бьется она, Мария, о сыру землю в Угличе. Зовет Тебя в судьи, Меня во свидетели. Верит, как Я верила: жив сын и не умер Бог! Верни ей, неприкаянной, хотя на время, царевича. Пусть возрадуется. Покажи маловерам силу материнской слезы…

Глянул на Нее умильно Господь наш Исус Христос. – Успокойтесь, – сказал, и Сам чуть не заплакал. – Успокойтесь, Пречистая Наша Родительница и вечная Подательница человеческому роду. Сделаю – как Ты просишь. Да что толку?.. Воскреснет ее недостойный сын и замутит Россию. Многие, ох, и многие крови прольются из-за той дитяти… Видать, к непогоде.

Они – умолкли: Исус Христос на кипарисовом сиденье и, стоящие по обе руки от Него, Богородица с Иоанном Предтечей. Замерли на многие годы, если не на века. И даже глаз в тарелке, которую не выпускал из цепких пальцев обезглавленный Иоанн, подернулся мутной пленкой, будто у засыпающей ящерицы…»

Глава пятая

Во чреве китовом