Спокойный хаос

Он замолкает и смотрит на меня, однако совершенно ясно, что он не ждет от меня ответа. Он прервался только для того, чтобы со всего размаха поставить точку.

— На иудейскую модель, Пьетро, а не на католическую. Когда Боэссон станет Всевышним на земле, главой самой крупной в мире группы телекоммуникационных компаний, его неприятелем станет Всевышний. Тогда-то он и проиграет. Чтобы на самом деле выиграть это слияние, ему бы нужно было придать другую структуру будущему концерну, он должен был бы следовать католическому канону.

— Что ты имеешь в виду?

Енох прямо просиял, у него просто на лице было написано, с каким удовольствием он удовлетворит мое любопытство. Он соединяет указательные пальцы обеих рук, и медленно вращая ими, выписывает в воздухе треугольник.

—  Троицу, Пьетро: Отец, Сын и Святой Дух.

Кончиком указательного пальца правой руки он дотрагивается до вершин треугольника, и этот треугольник, зафиксированный его прикосновениями, материализуется на наших глазах, кажется, что он зависает в воздухе.

— Ему не следовало ставить свое кресло выше всех, воздвигать трон старозаветного одинокого Бога, которому поклоняются иудеи. Он должен был приготовить три трона на одной прямой: один для Святого Духа — нейтрального божества без власти, который ни фига не значит; — один для Отца, и один для Сына. Однако, всем известно, какой конец постиг Сына, — при этих словах Енох медленно разводит руки в стороны и склоняет голову набок, манерно имитируя распятие. — Вместо того чтобы заботиться о своем всемогуществе, Боэссону следовало бы подумать о борьбе со Штайнером за роль Отца. Ежедневно, мало-помалу состязаться с ним, своим терпением, смирением, дисциплиной внушить Штайнеру уверенность, что тот сможет превзойти своего противника, не давая ему, однако, достаточно времени, чтобы добиться этого. Посуди сам: ведь Штайнеру уже семьдесят лет, у него три шунта, он выпивоха, бабник, курит сигары; Боэссону только сорок пять лет, он непьющий, да и здоровье у него железное. Сядь он с ним рядом, Пьетро, не над ним, а рядом, подожди он немного, и вот, в один прекрасный день на место Штайнера сел бы сын Штайнера. Именно Сын, Пьетро…

И снова он разводит в стороны руки, имитируя распятие, но гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Потом опускает руки и улыбается:

— Вот, в каком случае он бы выиграл.

Енох удовлетворен. Он сидит с одуревшим, усталым, как будто ему стоило великого труда довести до конца свои рассуждения, но довольным видом. Его слова меня огорошили. И я чувствую, что на лице у меня застыло такое же, как и у него, одуревшее выражение, но что особенно характерно, поверх него начинает проступать и красноречивое удивление: я был просто уверен, что это слияние меня вовсе не волнует, но неожиданно для себя самого я обнаруживаю, что на самом деле, если рассматривать его с таких позиций, мне это очень даже интересно.

— Это очень интересно, Паоло, — говорю я, — это самое здравое и продуманное рассуждение из тех, что мне приходилось слышать по этому поводу. Почему бы тебе об этом не поговорить с какой-нибудь шишкой?

— Я рассказал это тебе, с тем чтобы ты поставил об этом в известность какую-нибудь шишку. Терри, например, ведь вы друзья.

— Нет, это не мое дело, мне бы и в голову ничего подобного не пришло. Нет, нет, ты сам должен сказать Терри. И дружба тут ни при чем. Не думаю, чтобы Боэссон мог додуматься до того, чтобы рассмотреть этот вопрос с таких позиций, и если бы кто-нибудь рассказал ему то, что ты мне сейчас поведал…

— Но есть еще в-третьих, — прерывает меня он. Порывшись в заднем кармане штанов, он достает сложенный вчетверо листок, мятый и пропитавшийся потом, и протягивает его мне, что поделаешь, я вынужден его взять, хотя, по правде говоря, я бы с удовольствием этого не делал: он провонял потом поясницы, самым противным. Но все-таки мне пришлось взять лист в руку, открыть и прочитать, потому что уже ясно, что третья вещь, которую Енох хотел сообщить мне, написана там. Пока я открываю его, меня разбирает смех от мысли, что вдруг снова прочту какое-нибудь ядреное проклятие, написанное шрифтом Arial.

Настоящим заявляю о своем намерении уволиться с занимаемой мной должности начальника отдела кадров в вышеуказанной компании по собственному желанию. Мое решение обжалованию не подлежит и вступает в силу со дня подачи заявления.

С уважением,

Паоло Енох

Я поднимаю глаза от листка, смотрю на него. Уже не раз своей писаниной Енох удивлял меня.

— Ты это уже отправил?

— Нет, но сегодня вечером отправлю.

— Мне даже не стоит пытаться тебя разубедить, да?

— Конечно. Я принял твердое решение.

— О'кей. И все же, по-моему, тебе не следует делать это так.

— В каком смысле?

— Сделай это не заказным письмом. Сначала поговори с кем-нибудь.

— Да? И с кем? Сотрудники, намеревающиеся уволиться, обычно обращаются ко мне. Ко мне приходят три-четыре человека в день. Жан-Клода больше нет, а нового президента еще не выбрали.