Спокойных не будет

Кирилл Сез потер руки и ухмыльнулся, оглядывая стол, а Мишка Меркулов как будто мрачно окостенел, вставной глаз его, чуть увеличенный, мертвый, не мигал.

Феликс крикнул Аркадию:

— Просто ты сегодня слабак!

Растворов, откинув голову, вызывающе выставил всклокоченную бороду.

— Я постоянно в форме. Сегодня тоже. Посостязаемся? Будем пить по восемь рюмок для начала. Согласен?

— Ставьте.

— Я не согласна,— заявила спутница Феликса и заслонила его собой.— Ему вообще нельзя пить. Да еще водку!..

Феликс куражливо заупрямился.

— Мне все можно!

— Не связывайся,— предупредил Саша Конский.— Он тебя побьет.

— Ставьте! — повторил Феликс.

Аркадий презрительно скосил глаза.

— Принимая во внимание твое тщедушие, даю тебе послабление: я буду пить водку, а ты вино по своему вкусу.

— А сухой закон, Аркадий? — напомнила я.

— Сухой закон в будущем,— ответил он,— Мы пока не в строительном отряде, а на празднике.

Освободили край стола, поставили рюмки двумя рядами но восемь штук, наполнили их вином и водкой.

— Приготовиться! — скомандовал Саша Конский.— Сигнал — выстрел бутылки с шампанским.

И Аркадий и Феликс встали каждый напротив своего ряда.

— Поглядим,— тихо сказал Названов и, придвинувшись ко мне, положил руку на спинку моего стула.

Я не узнавала себя. Вся эта ребячья, глупая затея не вызывала во мне ни протеста, ни возмущения. Мне было смешно и интересно наблюдать за этими дураками.

Саша Конский взболтнул бутылку, и раздался хлопок, похожий на выстрел из духового ружья. Все девчонки с визгом отшатнулись от упругой пенистой струи, вслед за пробкой вырвавшейся из бутылки. Она окатила стол, лужей растеклась между тарелок. Соревнующиеся стали хватать рюмки. Феликс торопился. на шестой рюмке он закашлялся, очки свалились с носа, и он, ослепнув, уронил две последних.

Растворов, выпив водку, привычным жестом, с форсом, швырял пустую рюмку через плечо. Она падала на пол и разбивалась. Шестая, седьмая, восьмая...

Тетушки, заслышав звон стекла, перепуганные, заглянули в столовую. Аркадий небрежно сказал Вадиму:

— Эти стекляшки я тебе куплю. Завтра же. Или из дому принесу. — На его лице проступила влажная багровость.

— Я знал, что ты свалишь меня,— пробормотал Панкратов, старательно пытаясь пристроить очки на своем носу. Азарт, черт возьми! — Он положил голову на плечо своей Маруси и прикрыл глаза, щупленький подросток с жиденькой бородкой. Маруся, улыбаясь, осторожно вывела его из-за стола.

— Готов,— отметил Названов со снисходительной любовью старшего.— Хороший человечек. Оригинальный. Умница.

— Маруся лучше,— сказала я.— Этакая породистая. Великанша. И красивая...— Я вдруг ухватилась руками за край стола,— опять показалось, что стол уплывает от меня.

— Что с вами? — спросил Названов.

Я засмеялась.

— Так, ничего... Жарко.— Щеки мои были охвачены огнем. В комнате сгустилась духота. От разлитого по столу шампанского исходил кислый запах.

— Надо, пожалуй, выйти,— предложил Гриня.— Здесь можно задохнуться. Толя, пропусти нас.

За нами, откликаясь на зов музыки, вылезли из-за стола остальные.

В гостиной Феликс Панкратов, оживший на свежем воздухе и просторе, уже включил магнитофон. Маленький, верткий, крикливый, он ухватисто держался за свою Марусю, как за колонну, и пытался ее кружить.

— Потанцуем? — спросил Гриня, задержав меня.

— Мне лень,— сказала я.— Ноги не слушаются... Хочу постоять у раскрытой форточки.

— Пройдемте к Вадиму, там можно открыть дверь на балкон.

9

АЛЁША. У входа в столовую и в самой столовой, разделенной надвое, шумели, толпясь, люди. Кое-кто уже был навеселе. Двери во вторую половину, где стояли праздничные столы, еще не отворяли, и этим подогревалось нетерпение. В помещении было тепло: топились две печки,— и ребята, сняв пальто и полушубки, расхаживали в выходных костюмах, при галстуках, побритые и причесанные.

Катя Проталина, легкая, хлопотливая, раскрасневшаяся, в белом фартучке, не ходила среди толпы, а как бы летала над ней. Пробегая мимо меня, задержалась на секунду.

— Я сяду с тобой, Алеша, ты не возражаешь? — И ускользнула, не дождавшись моего ответа: она старалась сделать стол самым красивым из всех, какие сейчас приготовлялись на земле.

Ее помощник Федя, полыхая жаром пухлых щек, пристроился в углу и каждому входящему подносил по стопке и по ломтику хлеба с пряно пахнущей, в крупинках перца килькой — для начала.

Леня Аксенов от стопки отказался.

— Не признаю, знаете ли, ничего предварительного. Предпочитаю основное. Это солиднее.

Наконец двери медленно и со скрипом, показавшимся в молчаливом ожидании пронзительным, отворились. В проеме, загораживая от взоров любопытных накрытые столы, возвышался Дед Мороз в красной из кумача шубе, с бородой из пакли, с наклеенными лохматыми бровями и оранжевым носом; видно было, что и костюм и грим сделаны наспех, из ничего, сидело все это вкривь и вкось, но нам казалось, что наш Дед Мороз самый лучший, самый добрый и красивый на свете. Все узнали в нем Трифона Будорагина, а в Снегурочке, стоявшей рядом,— Анку, хотя она и скрыла лицо под бумажной маской.