Спокойных не будет

— А что, если камни привязывать к тросу? А другой конец троса закреплять на берегу. Тогда, пожалуй, не унесет.— Леня Аксенов произнес это тихо, как бы подумал вслух.

Петр обернулся к нему резко, в глазах зажглась надежда.

— Что ты сказал? — И тут же к Верстовскому: — Как по-вашему, Николай Николаевич?

— У вас толковые помощники, Гордиенко, вам повезло,— ответил главный инженер.— Мысль проста и верна. Надо испробовать. Я сейчас дам распоряжение, чтобы доставили тросы и заготовили стержни.

— И пришлите бурильщиков,— попросил Петр. Когда Верстовский ушел, Петр сказал Лене: — Благодарю, друг, за подсказку!

За рекой, чуть выше сопок, в мутной серой мгле робко обозначилось небольшое световое пятно. Оно, все более проясняясь, расплывалось, с усилием отодвигая вязкий, мокрый туман. Ливень немного притих, полегчал. К тому времени, когда взрывники наверху раскроили чугунный лоб монолита и грохот скачками раскатился по берегам, дождь оборвался совсем. Ненастное небо засверкало голубыми проталинами. Упала на землю тишь, и в этой тиши повалил пар...

С мест взрывов на грузовиках приволокли негабариты — огромные бетонные глыбы с острыми ребрами и углами. Сваливали неподалеку от перемычки. Бурильщики пробивали в них глубокие отверстия. В эти дыры загонялись стальные стержни с серьгами на концах. В кольцах стержней продевались тросы в руку толщиной, скручивались в узлы. Негабариты увязывались в «гирлянды».

Всю эту работу выполняли мы — две наши бригады — и одна студенческая, Аркадия Растворова. Мы являлись сюда с рассветом и уходили в темноте. А Петр вообще, кажется, не покидал берега. Елена приносила ему обед прямо сюда. За эти дни Петр измотался и похудел, щеки запали, словно их кто-то слегка вдавил ладонями. Первый камень «гирлянды» держал нас в напряжении и страхе. Мы боялись, что и этот опыт не даст результатов.

Грузовик, пятясь, приблизился к самой кромке прорана. Кузов медленно приподнялся, встал наискось. Камень стронулся с места и тихо, со скрежетом пополз по железному дну. Упал в воду, в кипящую бездну. Трос натянулся. Все застыли: унесет или не унесет? Не унесло.

К сброшенному негабариту сейчас же лег второй, третий. Машины следовали одна за другой.

Мы вязали «гирлянду». Работа эта, трудная, непривычная, выматывала силы. Вязать узлы из троса было тяжело, ладони саднили от порезов стальных волокон. Но мы упорно вязали «узелки», многотонные глыбы падали в пропасть, громоздились одна на другую, сужая метр за метром проран. Вода, зажатая камнем, яростно клокотала, вставая на дыбы, как белогривый дикий табун.

Петр воспрянул духом. Черты лица смягчились, кожа на щеках посвежела. Он снова двигался, собранный, как пружина, весело, с той легкостью и верой, которая обещает победу в конце борьбы. Задержался возле нас.

Рядом со мной работал Аркадий Растворов. Ну и проворен же, дьявол! В его сильных и цепких, точно клещи, руках все оживало, послушное его воле. По пояс голый, в грубых рукавицах, он забивал стержни в камни, продевал в кольца трос, затягивал его, оскалясь от напряжения, и мне казалось, что он, рассердясь, взвалит глыбу на плечи и, как сказочный богатырь, швырнет ее в поток, закупорив горловину прорана.

— Отдохни, Аркадий,— сказал я.— Надорвешься.

— Ни черта со мной не сделается.— Губами взял из пачки сигарету, прикурил от зажигалки, затянулся дымом жадно, торопливо, три-четыре глотка, и сигарета сгорела, взял другую.—

Вот уж действительно: живет человек и не знает, где потеряет, а где найдет. Скажу прямо, Алеша: с сомнениями ехал, с темными целями — самому противно вспомнить сейчас. Человеческая подлость беспредельна. Ей только дай волю! И самой великой подлостью, а если хочешь, преступлением является презрение к труду. Труд — самая большая радость, человека создает труд. Все. Уезжал сюда, вез груз злобы, обиды, самолюбия. Уезжаю другим, богатым, будто купец из заморских стран — с дорогими дарами.

Неподалеку от нас возился у валуна Виктор Ненаглядов. Укреплял стержень нарочито долго, замирал, прислушиваясь к нашему разговору. Из-под тяжело свисавшего лба смотрели на нас горящие ненавистью глаза. Аркадий кивнул на Виктора.

— Этот парень в твоей бригаде? — спросил он вполголоса.

— В моей.

— Не знаешь, отчего он все время смотрит на меня по-волчьи? Не глаза — клыки.

— Знаю,— ответил я.— Катя Проталина была его невестой...

Аркадий задумчиво пощипал бороду, тихо и грустно улыбаясь:

— Вон оно как... Все в жизни повторяется... Мне его состояние знакомо больше, чем кому бы то ни было другому. Бедняга!

Ненаглядов, всегда выдержанный, вдруг сорвался:

— Я не нуждаюсь в твоей жалости! Слышишь ты, грабитель? Скрывайтесь отсюда, пока не поздно, подобру-поздорову, а то...— Обернулся ко мне, губы тряслись, и он придавил их кулаком.— А Катька, думаешь, счастье нашла? Как бы не так! Сбежит, вернется. Ко мне вернется. В ногах будет валяться. Отброшу, как собачонку, пинком! — Он швырнул на камень рукавицы и пошел прочь, за нагромождения камней, за сосны.

Аркадий тяжко, как под ношей, вздохнул.

— И это знакомо — боль, остервенение. А что поделаешь? Жизнь!