Справа оставался городок

«Вот и хорошо, – думал Илья. – Все это чепуха. Мама ничего не писала про ставок, его и не видно с дороги, там все холмы, холмы… В одном месте только, когда таксист разворачивал, битым стеклом мелькнула вдали вода… И не надо себе морочить голову…» Разве сможет он полюбить, как маму, старуху Мокеевну? А если не сможет, то вправе ли он поднимать с глубины румянцевской шахты отпетого и забытого мальчика? Даже если вдруг это он сам?

Илья пошел в сад. Из шланга булькала в уже напившуюся землю вода, и неожиданно для себя он переложил шланг в другое место и руками раздвинул сухие комья земли, давая воде дорогу. Потом помыл под шлангом руки и теперь тряс кистями, чтоб быстрей просохли. От такого малюсенького полезного дела на душе стало покойно. И тут он увидел Мокеевну. Она шла по своему саду и несла сухие ветки. Возле самого забора она остановилась, бросила ветки на землю, а потом по одной стала запихивать между досками забора.

– Давайте я вам помогу, – сказал Илья.

– А ты кто будешь? – спросила старуха, выпрямляясь и поправляя сдвинувшийся на глаза платок.

Илья увидел белую полоску лба, всегда скрытую от солнца и теперь придававшую лицу какое-то особое, беззащитное и растерянное выражение.

– Я здесь в командировке, – ответил Илья. – А в этих местах жил в глубоком детстве.

– Где? – уточняла старуха.

– Где-то здесь, точно не знаю, – смутился Илья.

– А кто твои родители?

Илья назвал свою фамилию.

– Таких у нас не было, – твердо сказала старуха. – Тут ты не жил.

– Может, я что-то и путаю. Мне давно это мама рассказывала…

– Путаешь, – подтвердила старуха. – Я тут с тридцатого года. Всех знаю. – И, нагнувшись, она снова стала затыкать в забор ветки.

– Так помогу? – переспросил Илья.

– Я знаю – как и знаю – зачем. А тебе ведь побаловаться. Ты вон шланг с места на место перенес. Пустил воду на картошку. Кто ж ее, водянистую, есть будет? Разве ж ее так поливают? Шланг ведь на виноград нацеленный лежал.

– Я – балда, – смутился Илья и пошел исправлять дело своих рук. – Вижу, тут сухо, там мокро. Думаю, несправедливо.

– Одному – одно, другому – другое. Одной справедливости нет, – сказала старуха. – Это только для глупого: чем одинаковей, тем лучше.

– Да, натворил бы я своей хозяйке бед, – искренне сокрушался Илья. – Вот уж действительно, услужливый дурак опаснее врага.

– Ничего, – сказала старуха. – Полина быстро бы дело поправила, она еще придет помидоры поливать… – И, снова выпрямившись, она насмешливо спросила: – Кольцо-то зачем снял? Чего ж это Томка, незрячая, что ли?

Илья вспомнил о кольце, что лежало в кармане пиджака. Действительно, зачем он его снял?

– Оно в пиджаке. Я, собственно, не скрываю. – И сам возмутился: почему он оправдывается? Ведь он ничего плохого не сделал.

– Руки мокрые, блестят, а это место светлое, – поясняла старуха. – Я еще на улице обратила внимание. Томку не надо обманывать, она и так вся как в сиропе.

– Да нет, что вы! – сказал Илья. – И в мыслях такого не было.

В сад вошла Полина.

– А! Вот вы где! Беседуете! Я ему сейчас, Мокеевна, рассказывала, как мы Колю потеряли. Сколько ж это лет прошло?

– Тридцать, – сказал Илья.

– А вы откуда знаете? – удивилась Полина и тут же засмеялась: – Ну правильно. Я ж сама рассказала. Знаешь, чего я, Мокеевна, вспомнила? Мы его тогда из маек поливали. Сколько там воды успеешь донести, а он рад! Смеется. А мы ему на спинку льем, прямо на родиночку. Ты помнишь, Мокеевна, у него родиночка на спине была, крупная такая. В тебя это он был или в Митю?

– В Митю, – спокойно сказала старуха. – Они у меня были меченые.

– Вот как бывает в жизни, – жалостливо сказала Илье Полина. – А теперь вот Мокеевна одинокая…

Илья молчал. «Меченый ты мой», – сказала ему Алена. А потом привезли из роддома Наташку, развернули, считали пальчики, повернули на животик – а на спинке такая же, как у отца, метка. «Боже мой! – засмеялась Алена. – Меченые вы мои!»

– Идемте, покажу, где я вам постелила, – говорит Полина, и они идут к дому, а за спиной – хрысь! хрысь! – Мокеевна вставляет сухие ветки в штакетник.

– От моих кур бережется соседка. Они у нее помидоры клюют, – поясняет по дороге Полина. – Ох и хозяйственная старуха!

«Мать! – думает Илья. – Мать!»

И тут родилась боль. Ни на что не похожая. Боль как смерть. Когда знаешь, что сопротивление бесполезно. Пришла, схватила, и уже ничего нет, кроме нее. «Наташка! Папа!» – заставлял себя думать Илья и ничего не чувствовал. Издалека улыбались они ему – милые, такие хорошие лица, щурилась левым глазом высокая женщина – примета другой, доболевой жизни.

– Удобно будет? – спросила Полина.

– Да, спасибо, – ответил Илья.

Она открыла окно и ушла. Пахнуло фиалкой, прошла мимо окна умершая Жанна Самари. Голубой свет от телевизора падал на маленькое дедово лицо. Приподнявшись на цветастых подушках, он внимательно смотрел какую-то передачу. Вернулась из сада старуха, вошла в дом. Боль по-хозяйски располагалась в Илье.