Спроси призрака

Анна рассказывала дочери обо всём: о погоде, вплоть до описания ветерка, колышущего воду старинного фонтана перед домом, о своих мыслях и мечтах, о прошедшем обеде, о тканях, из которых часто заказывала обновки, и бог знает о чём ещё. А после представляла, как дочка отвечает ей выдуманным голосом и интонацией, и так «заслушивалась ответом», что могла провести несколько минут в полном молчании.

Вошла Филиппа и, не говоря ни слова, покатила коляску из комнаты к лестнице. Она знала, что хозяйка попросту не заметит этого, просиживая с Бетти около часа кряду. Спускать Лили кухарку не затрудняло: к стене с другой стороны от перил была приделана специальная рея, по пазам повторявшая приспособление с правого бока инвалидного кресла, и при попадании штифта в желоб коляска сама легко скользила вниз. Филиппе нужно было просто придерживать её, чтобы та не катилась быстрее, чем спускалась прислуга.

Анна проплакала около часа, как все и предполагали.

* * *

На втором этаже на подоконнике своей комнаты сидела вторая дочка Анны – Элли. Ей было четырнадцать. Зеленоватые глаза выделялись на фоне тёмно-русых волос, а слегка вздёрнутый носик увенчивался любящим размышлять лбом. Она уже привыкла к такому поведению матери и занимала всё своё время раздумьями. В данный момент девушка всматривалась в соседний дом – старый, покосившийся, покрытый пылью и грязью, – и думала: неужели у её матери хватает совести сдать или продать его постояльцам?

«Руину» уже не раз приезжали смотреть. Правда, некоторые сразу же разворачивались, не входя в дом, другие доходили до второго этажа, а самые стойкие оставались на ночь. Но, убедившись, что справиться с запустением им не под силу, сбегали с утра, оставляя Филиппе ключи у входа для прислуги, чтобы не оправдываться перед хозяйкой за её же недосмотры.

Анна же принципиально никого не нанимала, чтобы отмыть особняк, выглядевший не как раритет, а как своего рода шедевр, для неискушённого взгляда перешедший в статус рухляди. Бетти и Филиппа, естественно, от непосильного предприятия также отказались.

Элли обычно сидела так около часа. Ведь на кухне не найдёшь с кем поговорить или о чём послушать, а уж в комнате матери… У девочки не было никакого желания смотреть на разрывавшие душу слёзы.

В силу возраста ей не хватало приключений, и, при определённой доле одиночества, даже «своего» места для тайн. Руина подходила на эту роль как нельзя лучше, и сегодня девочка решила освоить новые горизонты. Где находятся ключи, она знала, поскольку проводила кучу времени с Филиппой, своей няней.

«До обеда управлюсь», – мелькнуло у Элли в голове, и она помчалась вниз.

После обеда обычно наступали бесконечно-долгие часы обучения на дому, а учили её как за двоих: фортепиано, стихи, языки, риторика – всего не перечтёшь. Однако настоящей страстью девочки было нечто другое. Но об этом позже.

Опустим подробности кражи ключей, пробежки через сад и прочих авантюр. Мир в такие моменты как бы сгущается в одну точку, и подростки, не видя ничего, кроме адреналина и сочного интереса к неизведанному, боясь быть пойманными, бросаются в пучину чувств. Элли пока не отдавала себе отчёт в том, почему боялась без спроса проникнуть в тот запечатанный «чулан», но была уже у двери.

Ничего удивительного в заброшенных домах нет. Грязь-пыль-паутина – вот и весь сказ. Побродив по скрипящим доскам и обнаружив, что все двери заперты, Элли заметно расстроилась. Принялась рассматривать картины или, скорее, пыталась догадаться, что же на них изображено, – ведь под серым слоем композицию разобрать было сложно, а краски и вовсе были какими-то чёрно-белыми.

Особый интерес у девочки вызвали фотографии, стоявшие на столе в гостиной. Чем-то притягательно-тайным веяло от них, хотя на первый взгляд казалось, на них была запечатлена обычная семья: супружеская пара с малюткой на руках, естественные улыбки, гордый муж, обнимающий жену за плечо будто бы с её позволения, специально подобранный фон.

«Так, начну думать, – решила Элли. – Если его рука положена не на талию, а на плечо, но есть искра в глазах – значит, волю ему возлюбленная давала, но лишь в особом статусе, нужном ей: муж-защитник, но она – главная по сути и определяет галс корабля. Всегда один позволяет любить. А иначе получается, что его это устраивало, или даже было его целью: ответственность не в мелочах (оставлять это жене – пусть думает, что сама правит бал), а в целом. И надёжный отец, и муж, и близкий понимающий друг, и жилетка… Так… Теперь дитя…»