Спустя вечность

Моя первая встреча с Мюнхеном состоялась, как я помню, в 1926 году, когда какой-то возмущенный человек чуть не оторвал рукав моей скаутской формы, приняв ее за военную. Теперь же я почти не видел там Сердитых, раздраженных людей, город был веселый и гостеприимный — во всяком случае, внешне, сердитые люди либо подобрели, либо сидели по домам. Мы, иностранцы, — я большую часть времени проводил с норвежскими студентами, — почти не видели того, что происходило за фасадами. И концентрационный лагерь Дахау под Мюнхеном мы воспринимали почти как обычную тюрьму. А где сидели политические заключенные? К сожалению, мы даже не задумывались об этом, и газеты никогда о таком не писали. Мы легко относились и к тому, что касалось нас самих, и всех остальных.

Серьезная работа? Яне всегда использовал время так, как мне велела совесть, считая, что жить и учиться во вдохновляющей тебя среде — тоже часть «ремесла художника».

Вместе со своим коллегой Коре Грувеном и другими друзьями я с удовольствием посещал приятные, припрятанные от посторонних глаз кабачки художников, такие как «Симплициссимус» и «Малкастен».

Здесь можно было дешево и поесть и выпить под песни и декламацию артистов кабаре среднего уровня. Часто довольно смелых и на грани политически дозволенного. Я познакомился с другом Улафа, очень популярным комиком Карлом Валентином. Ему, единственному представителю арийской расы, было запрещено приветствие «Хайль Гитлер!»: он так смешно это делал, что все кругом хохотали.

Если после закрытия нам еще не хотелось спать, мы шли на Мариенплац, в мрачный старый пивной бар, который открывался, когда все другие закрывались — в четыре или пять утра. Его клиентами в основном были люди усталые или слишком веселые, жаждущие продолжения веселья, извозчики и проститутки. Однако пиво там, как и везде в Мюнхене, было хорошее, мясные блюда — отменные, хотя эти типично баварские кушанья и тяжелы для желудка.

Мне было интересно изучать эту многообразную человеческую фауну из коренных баварцев, бывших завсегдатаями этого бара, и я понимаю, почему и Киттельсену и Вереншолду ^{103}так нравилось делать там зарисовки. Однажды мы зашли туда вместе с Улафом после академического карнавала «Швабилон». На Улафе был карнавальный костюм из шерсти, который он надевал каждый год, своего рода костюм дьявола с шапочкой. Этот костюм выдерживал все, что могло с Улафом случиться, когда праздник был в самом разгаре… и после него. Улаф сам рассказывал, как однажды проснулся в снежном сугробе в двадцатиградусный мороз и добрался до своей городской квартиры даже не простудившись. Здоровье у него было железное.

24

Весной 1935 года я приехал домой, в багаже у меня была написанная маслом натура и рисунки. Ничего из этого, к сожалению, не сохранилось, даже рисунок, сделанный с Малыша Улафа, сына Улафа Старшего от первого брака. Малыш Улаф стал известным архитектором, строил церкви для евангельской общины в Баварии, но трагически погиб во время автомобильной катастрофы. Сегодня я напрасно искал тот рисунок, мне хотелось иметь его перед глазами, пока я пишу о жизни Гулбранссонов в Шерерхофе. Он пропал, как и многое другое, в водовороте жизни.

Меблированные комнаты на Пилестредет снова приняли меня, так же как и Турстейнсон, а потом и Ян Хейберг в Академии искусств. Мне самому, когда я сдавал экзамены, хотелось бы больше попасть к Револлу, но его класс был уже переполнен.

Спокойный, молчаливый Ян Хейберг был художник такого уровня, что великую пользу можно было получить, даже просто изучая его композиции, прекрасные этюды шхер и его лучшие работы, выставленные в наших галереях. Не требовалось никаких слов и объяснений.

Всю жизнь, пока отец мог держать перо, я получал от него письма. И, как уже говорилось в самом начале этой книги, я использую выдержки из них, которые могут служить путеводителями во времени и пространстве и — что не менее важно — сами по себе представляют собою ценность.

Строительство в Нёрхолме было уже закончено, но отец по-прежнему тратил много денег на прокладку дорог и на работы в лесу. Прошло два года, как вышел его последний роман о скитальцах — «А жизнь продолжается», с деньгами дома было трудновато. Однако сыновья и дочери получали их без задержек каждый месяц, и, к сожалению, почти невозможно найти письма, в котором бы не затрагивалась эта тема.