Спустя вечность

Он не любил, чтобы его благодарили, и не хотел, чтобы я сообщал ему о том, что получил деньги, это было что-то вроде нашей с ним тайны. Впрочем, я думаю, что такие тайны у него были с нами всеми.

Навигационный знак в заливе Нёрхолмскилен, о котором он пишет, представлял собой, собственно говоря, объявление, установленное на мысе, и оно имеет свою историю: отец долго сердился, что соседи по ночам бьют острогой рыбу прямо у нас под окнами. Несколько раз он вызывал ленсмана, но это отцу тоже не нравилось, ему не хотелось воевать с жителями нашего селения, и он придумал выход, который соответствовал его темпераменту и чувству справедливости. Он написал прямо в правительство.

Хорнсрюд только что принял бразды правления, и хотя прошло совсем мало времени, как в Норвегии появилось первое рабочее правительство, отец был так доволен, что страна отделалась от Мовинкеля, ушедшего в отставку, когда пало правительство Люкке^{69}, что не видел в новом правительстве никаких недостатков. И у него не было оснований на него жаловаться.

В Нёрхолм приехал с поручением министр социального обеспечения Алфред Мадсен. Он ознакомился с делом и сразу поддержал отца: положение действительно сложилось невыносимое. Отец счел его блестящим государственным мужем, очень славным бергенцем, с которым можно договориться и который к тому же не отказался от виски.

Мадсен все уладил. Граница для рыбной ловили в Нёрхолмскилене была определена Королевским указом, и понятно, что указ, тем более Королевский, пришелся отцу по душе.

На одной из оставшихся в его архиве бумаге я нашел такую запись: «Передайте мой привет знаменитому Алфреду Мадсену».

В эти годы мои занятия в Эурдале чередовались летними и рождественскими каникулами дома. Из-за подростковой впечатлительности жизнь часто казалась мне немного хаотичной, однако очень содержательной. В ней столько всего было намешано — и скромная гордость, когда твое сочинение читают вслух всему классу на уроке норвежского, и спортивные успехи, и первая влюбленность.

У Фрюденлюнда, чья почтовая контора и личное жилище располагались в старой коричневой вилле швейцарского типа, мне выделили комнату на втором этаже. Отец тоже останавливался в этой вилле, когда приезжал проверить, как у меня идут дела, и узнать, не найдется ли здесь подходящего уголка для работы.

К счастью для отца, в доме у Фрюденлюнда редко бывало многолюдно. По вечерам иногда играли в карты; меня это мало интересовало, но сам Фрюденлюнд, его сын Конрад и часто мой учитель немецкого языка Ларе Берг принимали в этом участие. И если у меня не предвиделось более важного занятия, я охотно сидел и слушал обычные разговоры, никаких глубоких мыслей в них не было. В то время отец был поглощен приключениями Августа и Эдеварта^{70}

, и порой я замечал у него тоску по тишине. Тогда он отправлялся на вечернюю прогулку или, пожелав всем доброй ночи, уходил к себе в комнату. Думаю, что позже, когда глухота стала препятствием для необходимого ему общения с людьми, тоска по тишине сменилась у него тоской по звукам жизни.

Однажды я как молчаливый свидетель присутствовал при разговоре отца с Эриком Фрюденлюндом о былых временах и отношениях людей в этом селении, с которыми отца связывали давние узы. Большинства уже не было в живых, но отец с Фрюденлюндом разговаривали так, будто и живые и мертвые присутствовали при их беседе. «А помнишь Хаганеса?» — отец как раз рассматривал его фотографию. Должно быть, этот Хаганес был его близким другом, подумал я, когда отец снял лорнет и отвернулся.

Потом он взял фотографию мужского хора Эурдала. Старые люди пели «Глюнтарна»^{71}, дирижировал Берг. Среди поющих был сапожник Ульсен, один из немногих давних товарищей, который был еще жив. Ульсен был не только сапожником, но и парикмахером. Мы с отцом ходили к нему стричься. К сожалению, от отцовской роскошной шевелюры 1880-х годов, когда он в последний раз стригся у Ульсена, почти ничего не осталось, но зато Ульсен тщательно побрил отцу затылок.

Как явствует из многочисленных писем, отец считал, что я в Эурдале достаточно окреп и взялся за ум, и потому незамедлительно отправил туда и Арилда. Арилду тоже предстояло учиться в местной средней школе, которая прославилась на всю страну тем, что в ней на экзаменах до сих пор не провалился ни один ученик. Жить Арилд должен был у директора школы Трёена. Эурдал удивительным образом притягивал всю нашу семью. Как-то проведать нас приехала мама на новом автомобиле. С нею были Эллинор и Сесилия. Пансионат Магнхильд Бё приютил их на неделю. Но вот в один прекрасный день все они исчезли, и для моего брата Арилда началась совсем другая жизнь.