Сравнительные жизнеописания в 3-х томах

На Истме состоялся Всеобщий совет, и при громадном стечении народа Деметрий был провозглашен вождем Эллады, как прежде Филипп и Александр[2992]; обоих, однако ж, Деметрий, кичась своим счастьем, которое тогда так приветливо ему улыбалось, и своим огромным могуществом, полагал гораздо ниже себя. Александр никого из царей титула не лишил и себя царем царей никогда не называл, хотя многие приняли из его рук и венец, и царство, а Деметрий зло потешался над теми, кто именовал царем кого бы то ни было еще, кроме него самого и Антигона, и с удовольствием прислушивался, когда за вином звучали здравицы в честь царя Деметрия, Селевка — начальника слонов, Птолемея — начальника флота, Лисимаха — хранителя казны, Агафокла — правителя Сицилии. Другим царям доносили об этих потехах Деметрия, но они лишь посмеивались, и только один Лисимах негодовал на то, что Деметрий считает его скопцом: как правило, хранители казны были евнухи. Вообще Лисимах был самым заклятым его врагом. Глумясь над любовью Деметрия к Ламии, он говорил, что впервые видит потаскуху выступающей в трагедии, а Деметрий в ответ: «Моя потаскуха чище Лисимаховой Пенелопы».

XXVI. Отправляясь в обратный путь, Деметрий написал в Афины, что немедленно, как только прибудет, желает пройти посвящение в таинства, причем весь обряд целиком, от низшей до созерцательной ступени, намерен постигнуть сразу. Это было противно священным законам и никогда прежде не случалось, ибо Малые таинства справлялись в месяце антестерионе, Великие — в боэдромионе, а к созерцательной ступени посвященных допускали не раньше, чем через год после Великих таинств[2993]

. Но когда прочитали письмо Деметрия, выступить с возражениями отважился один лишь факелоносец[2994] Пифодор, да и то безо всякого толку, потому что афиняне, послушавшись совета Стратокла, решили называть и считать мунихион антестерионом и справили, нарочито для Деметрия, священнодействия в Агре[2995]

. После этого мунихион из антестериона превратился в боэдромион, Деметрий принял дальнейшее посвящение и сразу же был приобщен к числу «созерцателей». По этому случаю Филиппид в укор и поношение Стратоклу написал:

Годичныи целый срок в единый месяц сжал[2996].

И еще — насчет постоя в Парфеноне:

Святой акрополь наш в харчевню превратив,К Афине-деве в храм распутниц он привел.

XXVII. Среди многочисленных злоупотреблений и беззаконий, которые тогда творились, больнее всего, как сообщают, уязвил афинян приказ безотлагательно раздобыть двести пятьдесят талантов, ибо, увидев, что деньги собраны — а взыскивались они с неумолимою строгостью, — Деметрий распорядился передать всё Ламии и другим гетерам на мыло, румяна и притирания. Больше убытка граждан тяготил позор, и молва была горше самого дела. Некоторые, правда, говорят, что эту шутку Деметрий сыграл не с афинянами, а с фессалийцами. Кроме того Ламия и сама, готовя для царя пир, многих обложила своего рода налогом, и пир этот роскошью и великолепием прославился настолько, что Линкей Самосский[2997] описал его в особом сочинении. Вот почему один из комических поэтов очень удачно и верно прозвал Ламию «Погубительницей городов». А самого Деметрия Демохарет из Сол называл «Мифом»: в мифах, дескать, своя Ламия[2998], а у него — своя. Любовь и расположение Деметрия к этой женщине внушали ревность и зависть не только его супругам, но и друзьям. Однажды от него прибыло посольство к Лисимаху, и тот, на досуге, показывал гостям глубокие шрамы у себя на бедрах и на руках, и говорил, что это следы львиных когтей и что остались они после схватки со зверем, наедине с которым запер его когда-то царь Александр. Тут послы со смехом заметили, что их царь тоже носит на шее следы от укусов дикого и страшного зверя — Ламии. Удивительно, как Деметрий, который вначале питал отвращение к Филе из-за различия в годах, впоследствии не устоял перед Ламией и так долго любил ее, уж отцветшую и стареющую! Однажды за пиром Ламия играла на флейте, и Деметрий спросил Демó, по прозвищу Бешеная: «Ну, как на твой взгляд?» — «На мой взгляд — старуха, государь», — отвечала гетера. В другой раз, указывая на изысканные блюда, которые подали к столу, Деметрий сказал ей: «Видишь, сколько всего посылает мне моя Ламия?» — «А ты поспи еще с моей матерью — она пошлет тебе и того больше», — возразила Демó.