Среди гор

— Этот капыр Пархон решил проникнуть на седьмое небо и убить самого аллаха! Он собрал все подвластные народы и принялся строить лестницу на седьмое небо, путь к которому идет семь тысяч лет. Аллах знал это и ждал. Пархон поднялся на высоту, путь к которой идет триста лет, и отсюда стал пускать в небо стрелы, чтобы поразить аллаха. Конечно, стрелы не могли достичь аллаха. Они уходили впустую. Но чтобы человек не старался зря, чтобы он по глупости своей не терял даром времени, всемилостивый аллах решил удовлетворить его дерзкое желание. Он приказал ангелам достать со дна океана морского паука. Ангелы подставили паука навстречу стреле, которая навылет пронзила его шею, и затем окровавленную стрелу сбросили назад самому Пархону. При виде окровавленной стрелы Пархон успокоился и возликовал: «Я убил бога, теперь на всем свете только я единственный бог и владыка!..»

Люди в страхе шептали заклинания, а мулла продолжал свой рассказ:

— Морской паук оскорбился тем, что его подставили стреле капыра, он стал роптать: «Почему я, безвредно живущий на дне океана, должен терпеть такие муки? Если Пархон пускал стрелы в аллаха, то неужели же сам аллах не смог справиться с капыром?» Аллах дал знать пауку свою волю. «Я в силах перевернуть землю и небеса, но если я уподоблюсь простым смертным, таким, как Пархон, которые по своей человеческой глупости заносят руку на создателя, то чем же я, аллах, тогда отличаюсь от них? Пусть люди восстают против меня, — они заблуждаются, на то они и смертные. Я не стану им мстить: люди — мои дети. Я успокою их земные страсти, и они смирятся. Но если кто вздумает дурное против людей и божьих тварей на земле, если кто вздумает истребить их, то такого я накажу и потом наставлю на истинный путь. Ты зря ропщешь, морской паук: если стрела пронзила твою шею, то ты не погибнешь. Ты теперь будешь дышать жабрами!» Вот поэтому у рыб и других тварей, живущих в воде, появились жабры. Так бесконечно милостив аллах! Все, что делает человек — и добро и зло, — аллах сам кладет на весы… В наше время появилось много смутьянов, богохульников, все это на примете аллаха, и ничто не останется без наказания… Но аллах не станет уподобляться низким смертным, его воля образумит выскочек… Так же, как он смирил капыра Пархона, так же смирит он и теперешних смутьянов, они тоже подвластны аллаху…

Бердибай, сидевший как черная туча, вдруг горячо заговорил:

— Э-э, это истинно так, аллах и сейчас смиряет смутьянов, только не все это понимают. Вот возьмем хотя бы этого непутевого негодного Курмана: совсем недавно он скакал на сером жеребце по аилам, поносил погаными словами всех и вся и даже самого аллаха… Но не прошло и года, как шайтан вселился в него, он стал путаным, отбился от людей, припадки бьют его, словно бы его дурным ветром обдало! А что, разве это не кара аллаха?

— Правильно говоришь, Беке! — сожалея, сказал Мендирман. — Курман поплатился за свой богохульный язык. До этого довели его наши «комсомолы»!

— Эй, Мендирман! — перебил его Иманбай. — Чем говорить о «комсомолах», ты лучше своего брата, наглеца Шарше, наставь на ум. Кто по всей долине самый невоздержанный на язык? Твой бесноватый брат Шарше! Уйми сначала своего Шарше!

Мендирман не возражал Иманбаю, он разделял его мнение о своем брате.

Барпы продолжил разговор:

— В святом коране сказано: «Каждому дана воля исповедать веру по своему выбору». А второе изречение гласит: «За грехи одного другой не отвечает, благодеянье одного не переходит к другому».

— Да живет справедливость и разумение аллаха! — проговорил чернобородый.

— Каждый отвечает за себя: за грехи понесет наказание, за добро получит добро. Курман, плевавший в небо, тронулся умом, и Шарше найдет свое, он тоже не избежит гнева аллаха. Наступит и его черед!

Мулла замолчал. Наступила гнетущая тишина, но вскоре ее нарушил Карымшак:

— Ну, разве не глупость, скажите, а? Хотят возвысить батраков, чтобы они управляли народом! Ну, не смех ли это! Да возьмите, к примеру, этого пастуха Самтыра. Его хоть на седьмое небо вознеси, а Самтыр был и будет Самтыром!

— Э-э, что и говорить, Карымшак! — ответил ему молча сидевший Касеин. — Самтыра хоть пять раз в Мекку свози и сделай святым, — все равно он не схватит даже хвоста связанного по ногам теленка!

— Ой, нет, не оберемся мы бед от этого Самтыра, вот увидите! Этот сыромятный «чокой» с тех пор, как побывал в Поронзо на курсах, совсем возгордился. Куда там, пешком не подходи!

— Дурак всегда есть дурак! — вставил Бердибай. — Конечно, он позабыл о пастушьем посохе, стал «ячейкой». Ясно, кому же гордиться, как не ему!