Среди гор

Саадат тихо, но едко засмеялся.

— Ну как, съел, безродная собака, голоштанный босяк! — со злорадством прошептал он. — Если поганая кляча нажирует загривок, то к гриве она подвязывает колокольчик! Эх, откуда знать этому дураку, что добро и что зло, ему все равно!

Бердибай тоже хотел что-то сказать по поводу этого, но тут снова раздался голос Бюбюш:

— Стащить кулака с лошади, чтобы самому ездить на ней, — это еще полдела, и не увлекайтесь этим, Шарше-аксакал! Смотрите, как бы вам об этом не пришлось потом пожалеть, долг ведь платежом красен.

После продолжительного вынужденного молчания Шарше снова заговорил, и снова в нем проснулась неукротимая злоба.

— Теперь я тебя понял, Бюбюш: хоть ты и проучилась шесть месяцев на курсах и являешься председателем аилсовета, но непростительно брать под сомнение указания, присланные сверху! Там говорится о беспощадной борьбе с баями и кулаками, а ты их берешь под защиту. Выходит, что и ты тоже кулак! И я докажу это.

Дверь с силой хлопнула. Шарше вышел из комнаты.

VII

Услышав о «приказе», о важном «указании», присланном сверху, Саадат сейчас горько сожалел, что не успел узнать об этом подробней до того, как его засадили в подвал. «Эх, подлая собака Шарше, опередил немного, а то бы еще полдня — и я узнал бы все, о чем говорится в этой бумаге… Не повезло мне, не повезло!» — с бессильной яростью думал Саадат. Давно ведь он ожидал важную бумагу, о которой намекал ему Калпакбаев и с которой он связывал свои надежды на какие-то скорые изменения в жизни. Да, горько было сейчас у него на душе, когда он начинал сравнивать свое блестящее прошлое с сегодняшним днем. От этих грустных мыслей давило в груди, становилось душно, словно невидимая рука сжимала его горло. Саадат глубоко вздыхал и, чтобы облегчить дыхание, расстегнул ворот рубахи. «Ведь полмесяца ночи темные и полмесяца ночи светлые! Неужто не вернется былое счастье… О всевышний, не будь таким жестоким… Дай мне поводья судьбы в руки… Я должен отомстить за поруганную честь!»

Так уж устроен человек: когда счастье сопутствует ему, он не терпит даже маленьких невзгод, а когда беда по-настоящему, всей тяжестью наляжет на плечи, то он проявляет собачью выносливость. Он долго борется, стремясь сбросить с себя тяжкий груз и вернуть назад упущенное, но беда наваливается за бедой, и тут уж приходит конец всякому терпению, человек теряет надежду. А человек без надежды подобен смертельно уставшей лошади, бредущей где-то в безлюдной, голодной степи по колено в грязи. Она уже не чувствует тяжести упряжи, идет бессмысленно, по инерции, идет до тех пор, пока не свалится.