Среди гор

Встретили они на дороге Омера и, как бы дразня его, начали выкрикивать:

— Бурый мерин, бурый!

— Осталось всего три дня, не больше! Ха-ха-ха!

И без этого на душе Омера было неспокойно. Ему тайно передали, что он занесен в список на раскулачивание, что Шарше сам настоял, чтобы его раскулачить в первую очередь, а тут еще эти болваны издеваются.

— Эй, вы, что насмехаетесь, собаки! — не выдержал Омер. — Чтоб вам челюсти судорогой свело!

— Ой, Омеке, зачем ты нас проклинаешь? — невинно обиделся черномазый. — Ты уж, будь добр, проклинай тех, кто тебя собирается раскулачивать!

Что было делать Омеру, не в драку же лезть. Он молча поплелся к себе домой.

А те двое продолжали разгуливать по аилу. Встретили они и старика Соке, но, зная его крутой нрав, дерзить ему побоялись и решили, что лучше всего отправиться к его старухе да попугать ее на потеху. Так они и сделали.

Когда на дворе раздался топот копыт, Умсунай, сидя на солнцепеке, подняла голову от шитья. Она латала старый мешок.

— О Умсунай-эне, как поживаете? Дайте понюшку наса, — обратился к ней черномазый.

Умсунай не понравился развязный тон наглеца:

— А вам тут что, обязан кто готовить нас? Ну-ка, иди своей дорогой, нечего смеяться над старым человеком.

— Да что вы! Мы не смеемся, не гоните!

— Ах вы, бесстыдные! Что я вам молодка какая, чтобы разговаривать так со мной. Убирайтесь со двора! Не мешайте мне мешок латать!

Черномазый подмигнул другу, как бы говоря, что, мол, давай теперь ты вступай в разговор с этой злющей старухой. Тот понимающе кивнул и с невинным видом промолвил, обращаясь к Умсунай:

— Напрасно вы трудитесь так, мамаша…

— Это почему же напрасно, для себя — и напрасно?

— О-о, мамаша, да вы еще, оказывается, ничего не знаете… Теперь не до мешков, а как бы голову свою уберечь.

— А что ее беречь, собаки не утащат! — обозлилась Умсунай.

— О-о, да вы и в самом деле ничего не знаете?

Тут Умсунай немного насторожилась и испытующе глянула на них.

— Больно уж вы много знаете! Ну-ка, убирайтесь, не загораживайте солнце! Уезжайте отсюда!

Умсунай, не обращая на них внимания, продолжала заниматься своим делом.

— Вот чудо, оказывается, за ленивого гнедка можно попасть в кулаки, а? — проговорил черномазый, как бы обращаясь к другу.

— А ты как думаешь! Это очень просто! Вот увидишь, самое большее через три дня начнут раскулачивать.

На этот раз Умсунай поняла, о чем идет речь, и с подозрением спросила:

— Ты что мелешь, черномазый, что болтаешь?

Тот прикинулся обиженным:

— Нам жалко вас, поэтому и завернули, чтобы… а вы гоните…

— Что? — упавшим голосом спросила Умсунай.

— Да то, что начальство наметило Соке-аке к раскулачиванию!

— Да, это так, — с сожалением в голосе подхватил второй. — Ей-богу, правда. Большевики новый закон издали. И не только Соке-аке, а, сказывают, все, кто имеют ленивых гнедков, пойдут под кулака.

— Замолчи уж, при чем тут ленивые гнедки и их хозяева?

— Как же ни при чем, матушка? В этом находят политическую ошибку.

— Да, да, матушка! — живо подхватил черномазый. — Начальство говорит, что, мол, они, хозяева, умышленно сделали лошадей ленивыми, чтобы этим принести вред артельной работе. Вот ведь как!

Тут черномазый замолчал, так как у него дух захватило от восхищения собственным враньем. А Умсунай не знала, верить им или не верить.

— Бросьте вы, негодные, чепуху нести! — озадаченно проговорила она и выронила из рук шитье.

— Да это правда, матушка! Через три дня начнут раскулачивать и потом выселять в другие края. Лучше Соке-аке поостерегся бы, ушел бы куда на время…

Губы Умсунай дрогнули, скривились, и из глаз ее полились слезы:

— О господи… Да куда ж ему уйти-то, разве этим спасешься, о господи…

— Да вы не плачьте, матушка! Не одни вы, а все переживают такое горе. Вместе-то как-нибудь можно найти выход.

Свет померк в глазах Умсунай.

— О! — всхлипнула она. — Сбывается все, о чем говорили, не сплетни это, значит, а так оно и есть! О горе наше!

— Конечно, как же тут не горевать, матушка Умсунай! Нет женщины, которая бы сейчас не проливала слезы, нет мужчины, который бы сейчас не хмурил лоб. В любом аиле сейчас слезы и стоны. Одни говорят: «Лучше прозябать в холодных краях, чем ходить под пятой Шарше!» Другие говорят: «Если на то пошло, то уж многим пущу кровь, а потом пусть гонят куда угодно!» В общем, сейчас творится такое, что не разберешь, кто прав, кто нет. Жутко просто!

Умсунай вдруг строго заморгала мокрыми ресницами:

— Этого еще не хватало… Кто собирается проливать кровь? Чью кровь, что вы, бог с вами?

— О-о, матушка! — невозмутимо ответил ей черномазый. — Разве мало таких, которым бы следовало пустить кровь? Разве можно простить им то, что они весь народ, вплоть до Соке-аке, замышляют раскулачить?

— Да что вы, ей-богу. Что бы там ни было, а ведь они все дети одной крови!

— А кто его знает, кто прав из них? — сказал черномазый.

— А может, это так просто болтают! — сказал второй. — Но не мешало бы все же Соке-аке поостеречься пока!..

И двое приятелей уехали себе как ни в чем не бывало, болтая по пути всякую всячину.