Среди ночи

Въ то же время огромное хозяйство, подорванное неурожайными годами, стало приносить одни убытки. Николай Николаевичъ впервые почувствовалъ себя разбитымъ, оглушеннымъ цѣлымъ рядомъ неудачъ. Теряя увѣренность въ себѣ, желчный и нервный до крайности, онъ воспользовался совѣтомъ врача и уѣхалъ отдыхать и обдумывать свое положеніе въ менѣе раздражающую, чуждую его честолюбію страну.

Въ Ниццѣ онъ жилъ уже нѣсколько недѣль. Ему нравилось его одиночество; нравилось, что никому не приходило въ голову справляться объ его прошломъ, объ его положеніи на родинѣ. Наединѣ съ собою онъ любилъ причислять себя къ тѣмъ, кого по недомыслію и отсталости общество не съумѣло оцѣнить и отринуло какъ ненужный и тревожный элементъ. Это льстило и успокаивало. Теперь, идя въ церковь, онъ зналъ, что встрѣтитъ тамъ избранное общество, и «cérémonie religieuse» будетъ ни чѣмъ инымъ, какъ блестящимъ раутомъ.

Церковь, небольшая, во второмъ этажѣ, была уже почти полна; въ ней было ослѣпительно свѣтло и пахло живыми цвѣтами. Стронинъ всталъ у притолоки двери, по привычкѣ закинулъ голову и ждалъ. Служба еще не начиналась. На площадкѣ лѣстницы, у входа въ церковь, стояли молодые люди во фракахъ, переговаривались между собою, и по ихъ манерѣ держать себя и по взгладамъ, которые они бросали на входящихъ женшинъ, можно было предположить, что они готовятся танцовать. Дамы являлись въ бальныхъ платьяхъ, съ букетами цвѣговъ. Онѣ кланялись, томно улыбались и протягивали руки для поцѣлуя. Кругомъ журчала иностранная рѣчь, не слышалось ни одного родного русскаго слова.

— Дураки! Идіоты! — думалъ Стронинъ, слѣдя глазами за этимъ русскимъ обществомъ.

— Voilа qui est curieux, cette reunion de nuit! — картавила около него-толстая француженка, суетливо расправляя свое платье.

— Nous allons voir èa! — весело отвѣтила ей другая.

Служба началась. Церковь быстро наполнялась, становилось душно. Стронинъ оглянулся и увидалъ наискось отъ себя еще молодую женщину въ бѣломъ. Она сидѣла въ креслѣ и, сжимая въ рукахъ восковую свѣчу, глядѣла на иконостасъ.

— Русская, изъ пріѣзжихъ, — подумалъ про нее Стронинъ, и почему-то не могъ отвести отъ нея глазъ. Съ перваго взгляда она показалась ему некрасивою: слишкомъ простою, слишкомъ блвдною. Въ выраженіи ея лица, окаймленнаго легкими бѣлокурыми волосами, сказывалось утомленіе и равнодушіе ко всему окружающему: для нея, казалось, раута не существовало.

— Проситъ отсрочки, — сказалъ себѣ Николай Николаевичъ, — уѣдетъ въ Россію и умретъ.

Молодая женщина провела рукою по лицу и потомъ стала медленно обкусывать свои сухія и безкровныя губы. Стронину вспомнилась его жена, которая уже много лѣтъ назадъ умерла въ чахоткѣ, и ему стало казаться, что эта молодая женщина похожа на нее. Жену онъ любилъ, какъ могъ. Въ тѣ минуты, когда ему было особенно тяжело и одиноко онъ припоминалъ ея лицо, ея голосъ, и ему казалось тогда, что въ жизни людей, кромѣ денегъ и славы, есть еще что-то, о чемъ думать онъ не хотѣлъ, но что помимо его воли наполняло его душу тоскою. И чѣмъ больше вглядывался онъ въ женщину въ бѣломъ, тѣмъ больше напоминала она ему жену.

Вниманіе его отвлеклось крестнымъ ходомъ, который двинулся къ дверямъ. Мимо него прошелъ священникъ въ очкахъ, съ подстриженными до ушей волосами; минули образа и хоругви; ихъ съ дѣланною простотою несли люди «изъ общества»; прошли пѣвчіе, по большей части итальянцы. Въ церкви опять зарокотала французская рѣчь, а кое-гдѣ замелькали вѣера. Крестный ходъ не выходилъ на улицу, а огибалъ только лѣстницу у церкви. Вскорѣ снизу раздалось радостное «Христосъ воскресе», и хоръ итальянцевъ, проходя опять мимо Стронина и улыбаясь въ нафабренные усы, стройно подхватилъ радостный напѣвъ, произнося слова правильно, но деревянно, какъ попугаи.

— Идіоты! — подумалъ и про нихъ Николай Николаевичъ.

Итальянцы прошли, и опять увидалъ Стронинъ сидящую женщину въ бѣломъ, ея бѣлокурые волосы и осунувшееся лицо. Отъ зажженой свѣчи въ рукахъ оно стало розоватымъ, прозрачнымъ, глаза немного ввалились, а углы рта вздрагивали какъ у плачущей.

— У нея, можетъ быть, мужъ, дѣти тамъ… въ Россіи, — подумалъ Стронинъ, насильно отводя отъ нея взглядъ,

— Ce n'est pas drôle… — тихо замѣтила рядомъ съ нимъ толстая француженка, обмахиваясь сильно надушевнымъ платкомъ.

— А тебя просили сюда? — мысленно отвѣтилъ ей Стронинъ, скашивая на нее глаза.

— А у меня никого нѣтъ! — подумалъ онъ тутъ же, закидывая голову. — Никого, нигдѣ.

И онъ сталъ слѣдить за службою, презрительно и злобно косясь на итальянцевъ.

— Ça ne va pas finir? — вопросительно шепнула француженка.

— Dame! — отвѣтила ей другая, пожимая плечами.

Чтобы не глядѣть на женщину въ бѣломъ, Стронинъ закрылъ глаза.

— Никого нѣтъ, и прекрасно! — продолжала работать его мысль. — И прекрасно, — повторилъ онъ, чувствуя, что съ нимъ творится что-то неладное, что-то словно щемитъ въ груди.

— Одинокъ, какъ бездомная собака, — сказалъ онъ мысленно, неожиданно для самого себя, и сейчасъ же спохватился.