Средневековый роман и повесть

Так было в ранних версия. Затем осмысление легенды начинает меняться. Молодые люди, постоянно лгущие, плутующие, попирающие общепринятые законы морали и просто житейские правила, начинают вызывать прямое осуждение. Например, у сурового моралиста Готфрида Страсбургского. бюргерский догматизм берет верх. Но в некоторых других обработках сюжета, например, во французском прозаическом романе XIII века, осуждаются не влюбленные, а король Марк. Осуждая этого несчастного рогоносца, наделяя его коварством, злонамеренностью, подлостью, тем самым оправдывают любящих. Просто они воюют с Марком его же оружием, а молодая женщина выбирает несомненно самого достойного. При такой интерпретации сюжета неизбежно исчезала сцена с мечом, разделявшим целомудренно спавших любовников. Новый Марк, застань он их в лесу, неминуемо бы их убил или на худой конец бросил бы их в темницу.

Подобная трактовка легенды снижала трагическое напряжение этой печальной повести, но диктовалась здравым смыслом: когда уже мало верили в роковую силу волшебного питья, неодолимости страсти героев требовалось какое-то иное, рациональное объяснение. Рационалистические тенденции средневекового мышления коснулись и этой поэтичнейшей и очень гуманной в своей основе легенды о трагической любви двух молодых прекрасных сердец.

* * *

И в романе о Тристане, и в произведениях Кретьена и Вольфрама не было полного слияния с идеологией рыцарства. Даже в ее идеализированном варианте. Миросозерцание авторов романов оказывалось неизменно шире, демократичней и гуманней этой узкой сословной идеологии. Поэтому всякое, даже значительное, отклонение от общепринятых феодальных взглядов и норм, встречающееся в том или ином произведении, нельзя рассматривать как пародию на рыцарский роман.

Даже такое необычное для своего времени произведение, как французская повесть начала XIII века, «песня-сказка» «Окассен и Николетта». Это тоже рассказ о беззаветной любви, сокрушающей все преграды. Но преграды эти — не внутренние, психологические, вроде тех, что преодолевали в своих сердцах Ивэйн и Лодина, которые сами воздвигали Тристан и Изольда. Препятствия эти — внешние. Героев разлучает и их социальное положение: он — графский сын, она — пленница-сарацинка, и вера: он — христианин, она — мусульманка (впрочем, крещеная), и воля отца юноши, и морские пираты, захватившие корабль Николетты. В повести есть бегства, скрывания в лесу, погони, морские странствия, переодевания и многие другие приключения. Приключения, но не «авантюры». Окассен, конечно, — удалой рыцарь, но ратныо подвиги его не привлекают. Он целиком захвачен своей любовью. Эта нерыцарствепность, «неавантюрность» понести сказалась и в очень сочувственном изображении простого люда, будь то горожане, стражники, пастухи или крестьяне. Они ведут себя со знатными на ранных, и их голос, их оценка происходящего, человечная и трезвая, ощутимо звучит и книге. Повесть отпосят к «идиллическому» направлению куртуазного романа, возводят к греко-византийской литературной традиции. И то и другое сопоставление верно. Все эти разлуки и встречи, переодевания и узнавания, морские бури и нападения разбойников очень напоминают сюжеты и построение интриги поздних греческих романов (Гелиодора, Лонга и др.). Несмотря на все превратности судьбы, молодых людей ждет грядущее счастье. Тон повести — прозрачный и светлый. Герои поражают но только силой чувства и неколебимой верностью, но и своей юной чистотой, доверчивостью и добротой. То есть человечностью.

***

Над рыцарским романом немало потешались уже на исходе средневековья и в эпоху Возрождения, когда становились невнятны и его наивная вера в фантастику, и задушевная религиозность, и утверждаемые им высокие нравственные принципы. Казалось бы, навсегда забыты волновавшие авторов средневековья этические проблемы. Художественная структура этих куртуазных произведений представляется теперь достаточно примитивной и беспомощной. Достоянием исторической этнографии стал описываемый в романе феодальный быт — все эти осады, турниры, многолюдные охоты и празднества. Но эти наивные рассказы о кознях фей, о зловредных великанах, мудрых отшельниках, справедливых королях, бесстрашных и великодушных рыцарях, о любви светлой и самоотверженной продолжают волновать и манить. Потому что средневековый роман передал следующим эпохам высокое представление о человеческом долге, о чести и благородстве, о бескорыстии и подвижничестве, о доброте и сострадании. Передал представление о том, что затем стало называться трудно определимым, но всем понятным словом «рыцарственность».

А. Д. Михайлов

Кретьен де Труа

Ивэйн, или рыцарь со львом

Сокращенный перевод со старофранцузского В. Микушевича