Срезающий время (СИ)

Экипаж на Лондон покинул Ипсвич в пять с четвертью утра и лихорадочно устремился на юго-запад. Постепенно укорачивались тени в каменистых пастбищах, а косые лучи восхода золотили широко раскинувшиеся, но редкие леса и окрашивали болота и запруды в желтоватый цвет. Земля графства Саффолк несла на себе печать первых дней осени, однако больше ничего в тех местах, которые проезжал Ромашкин, не напоминало об этом. Ничего, кроме яблок в листве фруктовых садов, листве густоватой, плотной, дающей все основания думать, что плоды всё ещё не поспели; ничего, кроме высоких, ярких кустов золоточника, или как он здесь назывался — Golden-rod, росшего у основания плотин на Гиплинге, которые могли похвастаться разве что голыми каменными стенами. Здесь было изобилие золотых полей ячменя — тут и там встречались разбросанные снопы и, как следствие, уже малочисленные стада овец. Пейзаж можно было бы назвать скудным, если бы не нежность плавных линий горизонта и мягкий воздух, который иногда сменялся туманом, и пустынные бухты Ривер Оруэл, в которых сентябрьским утром вода искрилась голубизной. Андрей Петрович не раз слышал, что Темза в народе именовался не иначе как "отец Темз", а вот как прозвали Ривер Оруэл, спросить стеснялся, да и не у кого было. Также он знал, что это место называли Гипесвик и, наконец, именно здесь стояла знаменитая статуя Ипсвичской Богородицы, которую в годы Реформации отправили в Лондон для сожжения. Ещё во время учёбы в университете ему рассказывал уроженец Саффолка, что ипсвичи души не чают в этом месте, потому как убеждены, что здешний чистый воздух, как никакой другой, способствует скорому восстановлению сил. Впрочем, всё, что для этого было нужно, находилось во многих местах на земле — это вера в Бога, здоровая вода, размеренная жизнь, почитание традиций и посильный труд. Так что утверждение сие являлось как минимум спорным. А вот что не вызывало сомнений, так это чрезмерная любовь портовых служащих, да многих других обывателей юго-востока острова, к элю и чесноку. В этом ему скоро пришлось убедиться лично.

Через девятнадцать миль Ромашкин смог обнаружить, что Колчестр оказался не бледной тенью Ипсвича, как говорили на пристани. Единственное отличие — здесь не было того бурления людей, как в порту, когда он ступил на землю Англии, да оно и понятно. Такое количество бездельников можно встретить только у моря. К тому же, удалось разменять пять фунтов на полную жменю шиллингов с прочей мелочью и выпить чаю. Как только они проехали город, определённое оживление наблюдалось лишь в появлении попутчиков и смене лошадей. Выражалось оно в продолжительном стоянии на маленькой, одинокой, похожей на крестьянский амбар станции, настолько удалённой от города, что если бы наблюдатель устремил свой взгляд вдоль местами мощёной извилистой дороги, которая к ней вела, то увидел бы только поля Эссекса по обе стороны. Трое мужчин, громко стуча деревянными башмаками, в высоких шляпах, с мешками и сумками, с неистребимым запахом от чесночной похлёбки погрузили себя в хлипкий экипаж. Сразу же стало нечем дышать, и карета принялась противно скрипеть при любом движении. Ромашкин понял, что его ожидает, и когда жующий табачную жвачку кучер — тощий, постоянно кашляющий мужчина с длинной шеей и густыми бакенбардами — заявил на короткой остановке, что если они хотят прибыть в Лондон до наступления сумерек, им следует поторопиться, протянул тому два пенса и сказал: "Let"s go".