Срочный фрахт

Клоны безвылазно сидели в грузовом отсеке, исправно съедая строго учтенное количество комбикормов в день, и решительно ничем более себя не проявляли. Дважды в сутки капитан заходил в рубку – нанести визит вежливости автопилоту, как он говорил. На экране штурманского компьютера раз в полчаса появлялась новая точка, тут же присоединяемая к имеющейся кривой изящной плавной линией.

На одиннадцатый день столь приятного полета капитан застал в рубке старшего штурмана. Его звали Ирминдин. У него были редкие желтоватые волосы и замечательная густая борода. Ирминдин выглядел на редкость мрачно. При появлении капитана он поглядел исподлобья, ничего не сказал и снова уставился в экран.

– Как дела? – спросил капитан бодро и присел на ручку вертящегося кресла.

– Младший штурман Уирко в депрессии, – сообщил Ирминдин. – Невозможно доверить ей самые простые расчеты. Ошибка на ошибке. И чуть что – рыдать! – Он хватил кулаком по столу, едва не погубив приборную панель.

Капитан переместился с ручки кресла на сиденье.

– Это она по женской части, – беспечно молвил он.

– Если бы, – вздохнул старший штурман. – Нет, все куда хуже. Она, видите ли, позавчера согрешила. Не то надавала по морде мичману Тотте, не то провела с ним ночь – у нее разве дознаешься? Побежала наутро с этим к попу, к отцу Гермиону, – а тот: не могу, мол, ни исповедь принять, ни отпущение тебе дать, поскольку, мол, все вы тут под отлучением, пока на борту богопротивный груз. И уперся – ни в какую. Она сперва ныть – не помогло; потом распереживалась. Вдруг, говорит, что-нибудь случится, и я в грехе помру? А он знаете, что ей ответил? Это, говорит, такое дело, что грех твой в случае чего поделится натрое: тебе часть наименьшая – за совершенное, мне – побольше, за неотпущенное, а капитан Герхох, да смилуется над ним Господь, будет гореть в аду по полной, значит, программе!

– Ну, сперва надо, чтоб случился этот самый случай, – сказал капитан, поднимаясь. – А вот то худо, что проклятый поп начал морочить голову команде… Хорошо, что христиан на борту только четверо.

– Девятеро, – угрюмо поправил его старший штурман и, заметив на лице капитана искреннее удивление, добавил: – Да, он времени даром не терял. А вы не знали?

У двери в каюту священника с небольшой иконой наверху капитан остановился. Крылатый воин в пестром облегающем костюме – так выглядят легкие скафандры для короткого выхода в космос или в незнакомую атмосферу – держал в руке длинный язык пламени. Красивое женственное лицо с круглыми бровями смотрело испытующе и зло.

Капитан постучал.

– Открыто, – донесся голос отца Гермиона.

Священник обедал – сидел за столом, благоговейно отправляя в рот комковатую кашу. Ложка за ложкой. Рядом с ним на табурете стоял включенный самочтец, и из маленького динамика слышался женский голос, который чуть в нос читал какое-то повествование. Отец Гермион приглашающе кивнул капитану на кашу, однако тот в ужасе отказался.

– Я подожду, – сказал он, усаживаясь на небольшой диванчик, находившийся в глубине каюты. Хоть капитана и душил гнев на вздорного попа, однако устраивать человеку выволочку посреди обеда – нет, на такое Герхох был не способен даже в состоянии самой лютой ярости.

– Посидите, посидите, – молвил священник, – заодно и послушаете душеполезное чтение. Может, и вас на мысли наведет.

Капитан справедливо заподозрил в словах священника подвох, но промолчал. Стал скучающе оглядывать каюту, зацепил взглядом стойку с дисками – записей у отца Гермиона имелось предостаточно.

– На каждый день, – пояснил отец Гермион.

Голос из динамика нараспев читал:

«Тогда Моико привели к начальнику области Люсео. Каким был он, таким и увидела его Моико: рослым и гордым, грудь в золоте, борода с колокольцами, в глазах вместо зрачков по диаволу. Он же увидел, что у нее красивое лицо, печальное и нежное, и стал жалеть ее – зачем хочет умереть за своего Бога, который так слаб, что допустил все это. Моико же сказала ему, что не боится, и он увидел, что она плачет. Это обрадовало его, потому что сперва он боялся сделать ошибку и не признать сильного Бога. «Ты плачешь! – сказал правитель Люсео. – Значит, тебе страшно!» – «Я оплакиваю не себя, а тебя, – ответила она. А волосы у нее были спеленуты шнурами в две косы, и она вытирала ими слезы. – Когда ты убьешь меня, то хотя бы в конце твоей жизни, ради души твоей, вздохни обо мне и пожалей о содеянном!» Тут один из воинов, пораженный этими простыми словами…»

– Скажите, отец Гермион, – не выдержал капитан Герхох, – вы что, всегда такое слушаете за обедом?

– Угу, – преспокойно отвечал отец Гермион. – Это старый монастырский обычай. За трапезой принято читать жития святых.

– Но это же чудовищно! – сказал Герхох, невольный слушатель подробного рассказа о пытках, которым подвергли деву Моико и того воина, что решил за нее вступиться. – Для чего это делается?