Срок авансом

Хотел бы я знать, сколько копий этого фильма сохранилось в настоящее время? Сколько копий избежало конфискации и сожжения? Это был фильм о двух мировых войнах, показанных с нелестной откровенностью, с упором на факты, которые до сих пор можно было лишь с трудом отыскать в нескольких книгах, запрятанных в темных уголках библиотек. Мы показали и назвали поименно поджигателей войны, тех, кто цинично лгал своим народам, тех, кто, лицемерно взывая к патриотизму, обрекал на смерть миллионы. Мы показали тайных предателей нашей страны и таких же предателей в стане наших противников — двуликих Янусов, до той поры не разоблаченных. Наши чтецы по губам поработали хорошо: это были уже не догадки, не предположения, основанные на разрозненных и искаженных сведениях, сохранившихся в архивах, а дела и слова, которые нельзя было ни замаскировать, ни отрицать.

В Европе фильм был снят с экранов на первый или на второй день. (Между прочим, Мэрс потратил сотни тысяч долларов на взятки, чтобы добиться выпуска фильма на экраны без предварительной цензуры.)

Но там, где фильм запрещался или уничтожался, тут же появлялись письменные его изложения и начинался тайный показ контрабандно добытых копий.

У нас в Штатах федеральное правительство, под яростным нажимом прессы и радио вынужденное «принять меры», беспрецедентным образом запретило какие бы то ни было демонстрации нашего фильма, чтобы «содействовать благополучию страны, обеспечить внутреннее спокойствие и сохранить дружеские отношения с иностранными державами».

Мы в это время находились в Мексике — на ранчо, которое Джонсон снял для наших чтецов по губам. Джонсон нервно расхаживал по комнате — мы слушали речь генерального прокурора Соединенных Штатов:

— …и, наконец, сегодня мексиканскому правительству была направлена нота следующего содержания. Я зачитываю: «Правительство Соединенных Штатов просит о немедленном аресте и экстрадикции нижеперечисленных лиц:

Эдуарда Джозефа Левковича, известного как Лефко. (Первый в списке! Даже рыба могла бы избежать неприятностей, если бы держала язык за зубами!)

Мигеля Хосе Сапаты Лавьяды. (Майк заложил ногу за ногу.)

Эдварда Ли Джонсона. (Джонсон швырнул сигару на пол и рухнул в кресло.)

Роберта Честера Мэрса. (Мэрс закурил сигарету. Его лицо подергивалось.)

Бенджамина Лайонела Бернстайна. (Он улыбнулся кривой улыбкой и закрыл глаза.)

Карла Вильгельма Кеслера. (Свирепое ругательство.)

Вышеуказанные лица подлежат суду по обвинениям, включающим преступный сговор, подстрекательство к мятежу, подозрение в государственной измене…»

Я выключил приемник и сказал, не обращаясь ни к кому в частности:

— Ну?

Бернстайн открыл глаза.

— Мексиканская полиция, вероятно, уже мчится сюда. Проще вернуться самим и поглядеть, чем все это кончится.

Мы вернулись. Агенты ФБР встретили нас на границе.

Я думаю, за нашим процессом следили газеты, радио и телевидение всего мира. К нам не допускали никого, кроме нашего адвоката. Сэмуэлс прилетел из Калифорнии, но ему удалось добиться свидания с нами только через неделю. Он велел нам не отвечать ни на какие вопросы репортеров, если паче чаяния кто–нибудь из них пробьется к нам.

— Газет вам не дают? Тем лучше… Зачем только вы все это затеяли! Могли бы, кажется, предвидеть!

Я объяснил.

Он только рот раскрыл:

— Вы все сошли с ума?

Он никак не хотел поверить, что такой аппарат действительно существует. В конце концов его убедила полная согласованность изложения событий каждым из нас. (Он говорил с нами по отдельности, так как мы сидели в одиночках.) Когда он опять вернулся ко мне, у него голова шла кругом.

— И на этом вы хотите строить свою защиту?

Я покачал головой.

— Нет. Я знаю, что мы виновны во всевозможных преступлениях, если рассматривать ситуацию с определенной точки зрения. Но существует и другой взгляд…

Он вскочил.

— Вам нужен не адвокат, а врач! Я приду еще раз. Мне необходимо сначала собраться с мыслями.

— Сядьте! Что вы скажете об этом?

И я изложил ему свой план.

— Я думаю… Я не знаю, что я думаю! Не знаю. Я приду еще раз. А пока мне нужно глотнуть свежего воздуха!

И он ушел.

Наш процесс начался с обычных ушатов помоев, которые принято выливать на обвиняемых, чтобы представить их отпетыми негодяями. (Почтенные дельцы, которых мы когда–то шантажировали, давно уже получили назад все свои деньги, и теперь у них хватило здравого смысла промолчать, так что единственная по–настоящему неблаговидная история в нашем прошлом осталась суду неизвестной. Возможно, они опасались, что у нас сохранились кое–какие негативы.) Мы сидели в зале Дворца правосудия и с большим интересом слушали печальную повесть, которую излагал прокурор.

Мы преднамеренно и злокозненно оклеветали великих людей, которые бескорыстно и самоотверженно посвятили себя служению общественному благу; мы бессмысленно поставили под угрозу традиционно дружеские отношения с другими странами, извращенно излагая вымышленные события; мы издевались над мужеством и подвигами тех, кто славно пал на поле брани, и вообще смущали умы и сеяли смятение.