После этих слов меня немножко понесло.
- Согласен, Джейн. Меня зовут Саша. Возьмешь? - я показал карту. - Или тебя накажут по аристократической линии?
- Саша, я не могу это взять.
- Почему? Очень интересно, правда.
- Потому что это некорректно. Я заведу новую карту и пополню с личного счета. Где ближайший банк?
- В Лондоне, - хмыкнул я. - В аэропорту есть терминал для обмена ваших денег на фрайгельд. Но зря ты так, - я покачал карточкой перед аристократическим носом, - это труд людей. Они с тобой поделились, чтобы ты посмотрела Союз. Теперь их труд сгорает на два процента в неделю. Ты считаешь это корректным?
- Не я же придумала такую своеобразную финансовую систему, - Джейн говорила спокойно. - На моем счете деньги растут. На твоем почему-то сгорают.
- Потому что результат любого труда "сгорает", - передразнил я. - Еда переваривается, мобили изнашиваются, а шмотки выходят из моды. Фраи - не деньги, это мера труда... как метры или граммы, только чуть сложнее. Их нет смысла копить, их нужно тратить! Отдавать свой труд и пользоваться чужим, понимаешь? В общем, нет здесь банков! Хочешь - иди, меняй, уговаривать не буду.
Джейн сердито сморщила нос.
- Ладно, - решила она. - Давай свои фраи. Их, между прочим, вовсе не Маркс придумал.
- Значит, Маркс был неправ, - отрезал я, чем поверг герцогиню в ступор.
Они там, в Атлантиде, думают, что мы на Маркса молимся.
Мы покатались по городу, посидели в кафе на Монмартре, поднялись на башню инженера Эйфеля. Совершили протокольный, унылый до зубовного скрежета променад. Ни руин, ни виселиц, ни серых людей в серой одежде Джейн не увидела, отчего, видимо, расстроилась и стала агрессивной. Я был хладнокровен как покойник и снисходителен как палач.
У памятника маршалу Жукову, освободителю Парижа, герцогиня проворчала, мол, "в крови купался". Я ответил, что купался маршал в море, насчет же крови - это в Берлин, в наци-мюзеум... и вообще, если бы кое-кто воевал, а не отсиживался на островах, крови пролилось бы меньше. Джейн обиделась и заявила, что общалась накоротке со знаменитым эмигрантом, доктором Бирком, и я совершенно неправильно понимаю свою жизнь. Я ответил, что Бирк - свихнувшийся математик, что когда захочет - вернется, границы открыты. Джейн брякнула, мол, и слава богу, что открыты, есть куда податься всяким фрикам, без которых лично ей только дышать легче. Я простодушно напомнил, что четыре британских фрика когда-то пели в Мюнхенских пивнушках, да так и не вернулись. Джейн фыркнула, что "Битлз" терпеть не может, и если бы они не шлялись по злачным пабам, стали бы богатыми людьми. Я поинтересовался, а так ли обязательно быть богатым? Есть же закон сохранения: если кто-то богат, кто-то другой обязательно беден. Джейн сказала, что стремление к богатству суть естественное желание быть успешным и свободным. Я начал закипать и спросил, а как же естественные желания одной моей чудом выжившей знакомой? Джейн заявила, что как раз у них, в Атлантиде, возможности равны у всех и дело только в умении их использовать. Я предложил не трепаться, а предметно доказать равенство своих возможностей и возможностей какого-нибудь Джо Брауна из Нью-Шитфлейса.
В общем, испортила день, зараза, да и следующие запомнились сплошным кошмаром.
Мы вернулись в академию. Герцогиня совала нос повсюду, измучила всех распросами и постоянно спорила. Чтобы я не сбегал, начала дежурить утрами у дверей.
- Ты прыгал с орбиты? - спросила она в первый же день, просвечивая взглядом.
- Случайно выпал, - процедил я, пожелав болтунам всего нехорошего.
В конце концов случилась катастрофа. Герцогиня явилась к инженерам, на семинар по социопсихологии и закатила там диспут. Она сказала, что рада знакомству с замечательными людьми (народ размяк), что много увидела, поняла и кое в чем изменила мнение (Лейла насторожилась), но один вопрос не дает ей покоя. Всеобщее равенство - это здорово, но как быть с тем, что люди изначально разные? Homo homini, бесспорно, frater est. Но все ли достойны звания homo? Например, ей, герцогине, больно видеть, как в Союз стекаются маргинальные типы, требующие гарантированного пропитания, жилья и развлечений. Ее неприятно удивило количество иждивенцев, готовых довольствоваться малым и не претендующих на развитие. Она не понимает, почему здравомыслящие люди, надежда и гордость нации, ущемляют себя и своих детей, чтобы содержать армию отщепенцев. Это не кажется ей справедливым.
Что там было, не знаю. Я ждал на подоконнике, снаружи, пока из дверей не повалил народ с красными злыми лицами. Последними выплыли Джейн и Лейла.
- Это не провокация, она действительно так думает, - сказала мне Лейла (Джейн мазнула взглядом и ушла одна). - Дискутирует жестко, умно. Ты ей помогал? Не верю, что сама сообразила.
- Сообразительная, значит, - пожал я плечами. - Отбилась?
- Боевая ничья. Я пыталась втолковать, что асоциалы перевоспитываются, она уперлась. За ней опыт веков, у меня только надежда, - Лейла покосилась на меня и вздохнула, - несбыточная, похоже.