СССР имени Берия

– Постойте, – перебил Даллес, – если есть основная церковь, то допустимы и остальные. Большевики что же – теперь разрешают многопартийность?

Черчилль полистал папку.

– Знаешь, Аллен, она у них и раньше не была запрещена.

У них запрещены партии капиталистического толка, а социалистического – разрешены. Но пока большевики были правящими, пока именно большевики раздавали должности в стране, то кому нужны были партии, которые на это не способны? Но вот сейчас, когда они ушли от власти… – Черчилль немного задумался, – сейчас, пожалуй, у них может возникнуть многопартийность.

– Сэр, я несколько ошарашен вашим анализом, и мне пока непонятно многое. Ведь получается, что они месяц назад совершили революцию, которую легко использовать для огромной пропагандистской шумихи. Почему они молчат об этом?

– Сталин боится компрометации партии и идеи революции – он боится, что объявлением этого, он подорвет революционный энтузиазм и стремление коммунистов во всем мире захватить власть силой.

– Тогда нам немедленно нужно говорить об этом!

– Ни в коем случае! – взмахнул сигарой Черчилль. – Я не исключаю, что дядюшка Джо именно этой глупости от нас и ждет – ждет, что это мы сами признаем их самой демократической страной в мире. Нет, Аллен, о чем угодно можно говорить, но об этом необходимо молчать. Тем более, – несколько погрустнев, добавил Черчилль, – что все это не надолго.

– Что вы имеете ввиду?

– Это партия, Аллен, это очень большая партия, это очень много людей, хорошо устроившихся в этой жизни – они от власти не уйдут! – Черчилль вновь сделал большую паузу, глубоко затянувшись дымом сигары. – Сталин мой враг, поскольку я всегда был империалистом, им и умру, но это, Аллен, очень достойный враг, это величайший человек нашей истории, мне жаль его – они его убьют.

– У вас есть какие-то разведданные? – живо заинтересовался Даллес.

– Мои разведданные – это мои 78 лет и знание человеческой низости.

– Это не много, – скептически заметил Даллес.

Черчилль с иронией посмотрел на Даллеса.

– Аллен, а хотите пари, скажем, на коробку гаванских сигар? Пари на то, что Сталин не доживет до следующей весны?

– У вас весна, как и у нас, считается с 20 марта? – деловито поинтересовался Даллес, и на подтверждающий кивок Черчилля, ответил. – Идет!

Черчилль тяжело вздохнул.

– Я выиграю это пари, но поверьте мне, Аллен, это единственный раз в жизни, когда мне хочется его проиграть.

Даллес допил виски.

– Сэр, вы считаете его великим человеком, а, значит, по определению умным. Так неужели он не в состоянии понять то, что понимаете вы, – что его убьют?

Черчилль грузно поднялся с кресла и подошел к темному окну с фиолетовыми отблесками неоновой рекламы.

– Он об этом не думает…

– Почему?

– Это недостойно. Он делает то, что обязан делать. Поверьте, если бы он и на 100% был уверен, что его убьют, это ничего бы не изменило – он бы все равно делал то, что обязан.

Это очень редкий человек, Аллен, нынешним людям таких очень трудно понять.

Ни Черчилль, ни Даллес пока не знали, какие драматические события произошли сразу же после XIX съезда теперь уже КПСС.

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОСТУПОК

Задачей любого съезда партии в области управления партией являлись выборы ее Центрального Комитета. Соответственно, съезд и избрал 124 члена ЦК и 110 кандидатов в члены ЦК (имевших совещательный голос и являвшихся резервом для замены выбывающих членов ЦК). После окончания съезда эти 234 человека собрались на свой пленум, который проводился закрыто, то есть без посторонних, чтобы из состава членов ЦК избрать 36 членов Президиума партии и 10 ее секретарей.

Промолчавший весь съезд, на пленуме ЦК Сталин говорил более полутора часов. Используя железную логику и аргументацию, он говорил о самоуспокоенности вождей партии, о их моральной капитуляции перед трудностями строительства Коммунизма, об их мелких обывательских стремлениях и нежелании самоотверженно трудиться. В качестве примеров такого капитулянтства он выбрал Молотова, Микояна и Ворошилова – самых старых по своему членству в Политбюро деятелей партии. После чего предложил пленуму персональный состав президиума, который вызвал шок у Хрущева и Маленкова – они просто не знали большинства предложенных Сталиным людей, поскольку это были молодые партийные работники-идеологи и министры Правительства СССР. Сталин явственно ставил партию под контроль советской власти тем, что большинство в Президиуме партии стало принадлежать не старым партийным бонзам, а идеологам и представителям советской власти.

Единственным спасением, единственной соломинкой для партийных чиновников было то, что сам Сталин оставался в управлении партии – оставался ее секретарем, неважно, что не генеральным секретарем, ему никакие должности и звания и раньше не были нужны: все и так знали, что он Сталин.

И Сталин попробовал эту соломинку сжечь – он попробовал уйти из управления партией, потребовал освободить себя от должности секретаря партии. А без Сталина на посту секретаря партии, без Сталина в качестве вождя собственно партии, все партийные чиновники теряли реальную власть.