СССР. Незавершенный проект

Наряду с этим не следует забывать еще одно обстоятельство: в условиях дореволюционного формально-полицейского порядка любые интенции разрушения или протеста со стороны эксплуатируемых подавлялись, а в условиях устранения этого порядка они проявились во всей своей невоздержанности. Но ведь если бы массы обладали достаточным уровнем культуры, то в этом случае актуальность культурной революции оказалась бы под сомнением – можно было бы обойтись просто культурными реформами. Историческая заслуга большевиков как раз в том и состояла, что они сумели перевести всю ярость и агрессивность отчужденного отношения масс в энергию социального преобразования, а снятие культурного отчуждения сделать одной из главных задач революции.

Субъектное бытие

Одна из самых сложнейших и болезненных проблем российской реальности – это то, что сегодня индивид ни в одной из сфер общественной жизнедеятельности не востребован в качестве субъекта, тем более культуры или истории. Сегодня субъектное бытие возможно лишь в рамках частного пространства, а вот уже за его пределами индивиду предписана лишь одна роль – агента рыночных отношений и электоральной единицы. Все это объективно низводит его до положения социального объекта, который в условиях рыночного тоталитаризма и подчиненным им информационных технологий неизбежно превращает его в объект экономического и политического манипулирования.

Более того, в фокусе внимания либеральной позиции проблема субъектного бытия индивида как таковая сегодня не ставится вообще. А вместо этого утверждается в экономике – как анонимный агент рыночных отношений, в социальной сфере – как «человек правил», в культуре – как анонимный потребитель культурных услуг. Неизбежным следствием этого становится «развитие» и новых форм самоотчу-ждения во всем разнообразии его болезненных и опасных проявлений.

Это тяжелейшая проблема современного мира отчуждения невольно обращает нас к общественным практикам 1920-х гг., в основе которых лежала не какая-то абстрактная идея, будь то религиозная, национальная или державная, и даже не идея эгалитаризма. В основе его лежала не идея как таковая вообще, а что принципиально важно – принцип деятельностного разотчуждения в его конкретно-исторической форме

(социальное творчество). Будучи деятельностью особого вида, социальное творчество предполагало и соответствующего субъекта – не исполнителя и не функционера, но именно творческого и сознательного субъекта культуры и истории, причем в их диалектической целостности. Вот чем была продиктована востребованность в новом онтологическом принципе – субъектном бытии индивида.

Это задавало и новый дух его бытия: активного и напряженного, творческого и трагического. Это задавало и новый тип общественного противостояния, нередко более жесткого, чем Гражданская война. И если Гражданская война – это вооруженная борьба идейно-политических противников (красных с белыми), то социальное творчество – это уже онтологическое противостояние, борьба социального творца с обывателем уже на онтологическом уровне. Борьба на этом фронте прошла через всю советскую историю и гибель Маяковского – одна из тяжелых потерь на нем. Этот фронт продолжается и сейчас. Так что, социальное творчество 1920-х гг. несло в себе не только логику разрешения общественных противоречий, но и являлось формой развития субъектности индивида, востребовавшей его во всем богатстве конкретных проявлений и потенциальных возможностей.

Как-то в одном из своих интервью Ф. Кафка сказал: «…человек отказался от участия в созидании мира и ответственности за него[315]…большинство людей живет без сознания сверхиндивидуалъной ответственности, и в этом, мне кажется источник всех бед»[316].

История XX в. подтвердила правоту этих слов и не раз. Но история подтвердила и другое – в какой мере индивиду удавалось обрести полноту своей субъектности

(культурно-творческой – в мире культуры и социально-творческой – в истории), в той мере он способен был определить и перспективу своего становления как родового человека. Таковы уроки и вызовы советских практик, которые могли бы послужить «плацдармом позитивной критики» (Г. Белль) в поисках выхода из противоречий XXI века.

P.S.