СССР - потерянный рай

Студенты входили в комнату по одному и по убывающей среднего балла своих оценок за время учебы, поскольку, по идее этого распределения, всем им комиссия по распределению должна была предъявлять все имеющиеся вакансии сразу, чтобы лучшие могли выбрать понравившееся им место работы первыми. И уже здесь меня поразило, что комиссия никому не сообщает полный список того, на какие заводы и в какие институты требуются молодые специалисты. Предложение мест было индивидуальным и не зависело от того, как студент учился. Зашедшим первыми лучшим студентам предлагали пару каких-то заводов на Урале или в Сибири, а паршивому студенту вдруг предлагали место в институте или на заводе в Днепропетровске. Главная идея распределения была абсолютно похерена — было не распределение, а очевидная раздача мест каким-то «блатным» и только лишь с внешним соблюдением формы: выбор был без выбора. Это было не распределение, а наглое свинство, но мы, наблюдатели, ничего не могли поделать, чтобы помочь товарищам. Во-первых, мы не сразу и поняли, что происходит, во-вторых, мы ничего не подписывали, нашего мнения не спрашивали, да и вопросы мы не могли задавать, поскольку не знали, какие места остаются у комиссии, — вдруг это и в самом деле все, что есть?

Дошла очередь до меня. Лучшим по баллам в МЧ-3 был Игорь Тудер, но его и еще человек десять из группы призвали в армию, поэтому первым из МЧ-3 к комиссии подошел я. Я, напомню, был за себя спокоен, поскольку мне годилось все поблизости — и днепропетровский проектный институт Гипромез, и завод Днепроспецсталь в Запорожье — любые места с электросталеплавильным профилем, поскольку я дипломный проект делал как электросталеплавильщик. И тут Гудынович предлагает мне на выбор два ферросплавных завода — в Зестафони в Грузии и Ермаке в Казахстане. Второе место в моем понимании было черт знает где, думаю, что об Ермаке я на распределении первый раз и услышал. Меня это крайне удивило — я попросил комиссию дать мне направление на электросталеплавильный завод желательно на Украине, а нет, так направление в Гипромез. (Проектантом быть мне не хотелось, но еще раз повторю, что я и не собирался им быть, поскольку мне нужно было лишь место, с которого кафедра переведет меня к себе.) Гудынович, однако, заявил, что никаких иных мест для выпускников МЧ-3 нет. Это, надо сказать, меня ошарашило, поскольку я, не собираясь работать в ферросплавной отрасли, понятия не имел ни что это за заводы, ни где они расположены, ни сможет ли кафедра вернуть меня с этих заводов. Я знал, что Зестафони — это в Грузии, а Грузия из-за чуть ли не открыто процветавшей там уже в то время коррупции считалась очень паршивым местом для работы нормального человека, не склонного давать и брать взятки, посему Зестафони автоматически отпал. Что касается Ермака, то, по моим представлениям, это было где-то в сибирской тайге, а посему вряд ли для меня, хохла, это было райским местечком, но выбирать уже было не из чего, я согласился на Ермак и вернулся за стол наблюдателей.

И вот тут выяснилось, что у комиссии, оказывается, есть и другие места, и шедшим за мною студентам предлагались и Гипромез, и Днепроспецсталь. Меня это возмутило до глубины души, но я не мог придумать, что предпринять. Закончилась эта процедура, я вышел в коридор, «блатные» студенты быстренько сбежали, чтобы не смотреть в глаза товарищам, а остальные возмущенно гудели. И тут мне пришла в голову естественная мысль пожаловаться партии на несправедливость. Я сел и написал заявление в партком, как полагал, коллективное. Подписал его сам и начал предлагать подписать его возмущенным. И тут меня ошарашило во второй раз — все возмущались, но подписывать никто не хотел! Все прятали глаза и отговаривались тем, что все равно ничего не поможет.

Тут, пожалуй, следует отвлечься на коллективные жалобы. Надо сказать, что в то время это было очень действенное средство вот по какой причине. Один жалобщик может быть просто кляузником, в любом случае его легко можно за кляузника выдать, а коллектив — иное дело. Тут так просто от заявления не отмахнешься. А для партийных функционеров любая жалоба на несправедливость была крупным минусом в их работе, смысл которой как раз и заключался в том, чтобы устанавливать справедливость. Причем таким минусом, который конкуренты такого партийного работника могли использовать, чтобы заменить этого партийного функционера на «своего». Поэтому если речь шла о мелких недостатках и о мелких чиновниках, то тут партийные органы разворачивались, наказывали виновных и справедливость устанавливали. Но когда речь шла о высоком начальстве, о людях, назначаемых с согласия этих самых партийных органов, то тут уже вступали в силу и знакомство, и ответственность за партийную рекомендацию виновному для занятия им его должности, и многое другое. В этом случае жалобу пытались «спустить на тормозах».