Ссудный день

В увешанных гобеленами брачных покоях обнаружила Шаста своего молодого супруга. В великой спешке он складывал плундры и сюрко, потом, метнувшись к колоссальному платяному шкафу, достал упелянд из королевского ярко-синего бархата и снял с него пластиковый чехол из химчистки. В изножье их широченной кровати с балдахином лежал чемодан, наполовину забитый килтами и табардами. Чарли уложил между ними свой любимый гульфик.

Шаста попыталась обнять супруга, но он стряхнул ее руки, буркнув:

– Не сейчас. Вожди собираются на совет.

Гондольер должен был доставить его ладью вниз по реке Колумбия в руины Портленда. Там клан Чарли соберется в большом конференц-зале, на верху одного из уцелевших небоскребов. Ходили слухи, что в Портленде давно загнулось домашнее производство соевого темпе. Жители подъели все запасы и начали жрать друг друга. Прекрасный город-сад теперь вонял, как разоренная могила. В общем, никто из призванных на совет вождей грядущему путешествию не радовался.

Шаста невозмутимо повторила заход. Пальчики ее скользнули мужу между ног. Напряжение в его теле смягчилось. Шаста опустилась на колени. Ловко сняла с него пояс с ножнами, расшнуровала венецианские бриджи. Руки нашли его поникшую гордость и принялись за работу.

– Ай! – крикнул Чарли, содрогнувшись всем телом.

Шаста продолжила мять и месить, теперь понежнее.

– Осторожней, – проворчал он уже слабеющим от удовольствия голосом.

Шаста подключила рот к делу исполнения супружеских обязанностей. В груди поднималась волна тошноты. Несмотря на пышные слои органзы, от стояния на каменном полу болели колени.

Запрокинув голову, Чарли проскулил:

– Я что-то такое почувствовал…

Шаста прервалась на вдох и выпалила:

– Да уж я очень надеюсь! – И тут же постаралась убрать из голоса стервозность: – Я стремлюсь доставить вашему высочеству наслаждение.

Чарли застонал.

– Но… – Голос его прервался. – Народ Гейсии взял штурмом наше посольство и захватил дипломатов в заложники…

Едва ворочая языком в чувственном исступлении, Чарли кое-как промямлил, что Гейсия объявила войну и Блэктопии, и Государству Арийскому.

Новость застала Шасту врасплох, она чуть не подавилась. Тошнота нахлынула с новой силой, угрожая обжечь монарший скипетр горячей желчно-кислотной смесью. То-то был бы прощальный подарок!

* * *

Как-то вечером Уолтер рассеянно листал свежеотпечатанный экземпляр книги Толботта, когда старик вдруг поднял голову, нахмурил лоб и спросил:

– Что ты там читаешь?

Уолтер продемонстрировал ему иссиня-черную обложку с золотым тиснением.

– Как называется?! – прошипел Толботт.

Уолтер подчеркнул пальцем золотые буквы.

– Вот. «Ссудный день».

Старик побагровел так, что два полузаживших струпа на лбу снова закровоточили.

– Там же ошибка!

Уолтер повернул к себе обложку. Никакой ошибки, все так и напечатано…

– Разве это я тебе диктовал?! – брызгая слюной, взревел Толботт.

Уолтер похолодел. В уме он провел мрачный подсчет. Сколько книг было отпечатано и пошло по рукам? Ответ: все.

– Ты идиот! – разорялся Толботт. – Останови станки!

Уолтер не стал говорить ему, что поздняк метаться.

– Я велел тебе дать книге название «Судный день»!!!

«Судный». Ну надо же… А что еще он мог не так расслышать?

– Надеюсь, не поздно исправить эту… опечатку? – резко спросил Толботт.

«Судный день». Вот ведь…

И Уолтер соврал. Изобразив на лице самое искреннее раскаяние, он пообещал:

– Я все поправлю. Вы не волнуйтесь.

* * *

Закрыв и бережно отложив в сторону книгу Толботта, выступающий объявил:

– Квиры всегда были штурмовыми отрядами западной цивилизации.

Аудитория вокруг Гэвина загудела. В центре удержания человеческих ресурсов эту лекцию слышали неоднократно и наизусть знали, что за чем пойдет: бисексуальность Малкольма Икс, потом Джеймс Болдуин, потом феминистки с их собственной «ночью длинных ножей», когда они выкинули из своих рядов лесбийских матерей-основательниц, чтобы завоевать симпатии футбольных мамаш. По ходу дела обязательно будет упомянут расцвет прежде неблагополучных городских районов, а кульминацией станет история, как детская влюбленность Гитлера в одноклассника, Людвига Витгенштейна, повлекла за собой Вторую мировую и печально известное «окончательное решение еврейского вопроса».

Каждый месяц кто-нибудь из вождей Гейсии приезжал в лагерь с духоподъемной речью. В этот раз прямо аж вождь первого клана. Звали его Эстебан. Повысив голос, он пытался перекричать всеобщий ропот.

– А вот сестра моя… – перебил его Гэвин, и шум в зале тотчас стих. – А вот сестра моя Шарм тут подсчитала. И вышло, что сидеть нам всем по этим лагерям лет до сорока.

Говорил он совсем не громко, но в наступившей полной тишине эти слова прямо прогремели.

– И вот какого хрена-то?! – не выдержали на галерке.

– Женщин мы вывезем в приоритетном порядке, – ответил выступающий. – Для форсированного производства детей на экспорт.

Юные лесбиянки вокруг Гэвина застонали. В сравнении с карьерой ходячей матки в человеческом инкубаторе лагерная жизнь была не так уж плоха.

А Эстебан со сцены заверил:

– Это ускорит процесс обмена и сэкономит годы ожидания!