Сталин

Сталинизм стал своеобразной светской религией… В нее можно и нужно было лишь верить, соглашаться, комментировать постулаты, выдвигаемые Сталиным. А для этого следовало смотреть и на партию, как на священный орден, где господствует одно лицо. С начала 30-х годов мне не удалось обнаружить ни малейших следов публичного несогласия со сталинскими догмами. Для утверждения единомыслия еще в 1927 году ЦИК СССР принял Свод законов, в первой главе которого была изложена печально знаменитая 58-я статья с ее восемнадцатью «модификациями». Не вызывает сомнения, что государство должно охранять свои интересы. Но когда инакомыслие расценивалось как подрывная «антисоветская пропаганда или агитация» и каралось самым суровым образом, то верность – на словах или на деле – идеологии сталинизма становилась, пожалуй, единственным способом адаптации и выживания, хотя часто и это не помогало, если меч беззакония был уже занесен над человеком. Все должны были безоговорочно верить в сталинскую теорию, призывы, выводы, оценки. Манипуляция общественным сознанием привела к тому, что миллионы людей верили всему, что говорил «вождь», или должны были делать вид, что верят. А он очень часто говорил совсем не то, что было на самом деле.

Например, выступая 7 января 1933 года на Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК партии с докладом «Об итогах первой пятилетки», по многим показателям он выдавал желаемое за действительное. Говоря о том, что пятилетка в области сельского хозяйства выполнена за четыре года, ни словом не упомянул о страшном голоде, унесшем миллионы жизней, свел перевыполнение плана лишь к тому, что создано более 200 тысяч колхозов и 5 тысяч совхозов (в этом «перевыполнение» действительно было в три раза!). Утверждал, что «партия добилась того, что кулачество, как класс, разгромлено, хотя и не добито еще…». И все верили, что так нужно, что это высшая истина марксизма! Хотя в действительности это было его профанацией и полным вырождением.

Сталинизм отныне разрешал лишь «революции сверху

», рассматривал все реформы лишь как плод «высшего политического руководства». Существовал колоссальный разрыв между подлинной социальной активностью и ее имитацией. Отныне активность стала полностью организованной: какие здравицы выкрикивать на всесоюзном форуме комсомола и профсоюзов; какой «почин» и где выдвигать; кому и с какой речью выступить на предвыборном собрании; каких портретов и сколько должно быть в колонне демонстрантов; сколько послать «добровольцев» от района на «ударную стройку», когда и о чем рапортовать – все это решалось наверху… Люди постепенно привыкали, что за них думали обо всем. Им же предписывалось лишь «одобрять», «аплодировать», «поддерживать». Конечно, элементы организации многих процессов, видимо, будут нужны всегда, но они должны идти рука об руку с интеллектуальной свободой, гражданской активностью, социальной ответственностью, подлинной инициативой, способностью к общественному творчеству.

Организаторы рапортов стали считать нормальным, когда и заключенные докладывали «вождю» о своих успехах. Например, 3 января 1952 года министр внутренних дел Круглов сообшал Сталину, что «исправительно-трудовыми лагерями лесной промышленности МВД СССР выполнены задания правительства по заготовке, выработке и поставке народному хозяйству лесоматериалов». Министр информировал «вождя» и о добыче цветных и редких металлов (вместе с «рапортами тружеников» тюремных предприятий). Даже ГУЛАГ регулярно докладывал Сталину о «высоком политическом и трудовом подъеме». Сталинизм все организовывал, все предусматривал, и все сверху.

Нельзя не сказать и о том, что сталинизму как явлению присущи неписаные «законы» личной диктатуры. Они внешне просты, бесхитростны, но Сталин исключительно внимательно следил за их исполнением. Прежде всего, ни одно принципиальное решение партийных, государственных, общественных органов не может быть принято без него. К примеру, даже лозунги для писателей испрашивали у «вождя». 2 января 1936 года А.С. Щербаков направил письмо Сталину, в котором говорилось: «Уже 15 месяцев я работаю секретарем Правления Союза писателей по совместительству. В интересах дела я вынужден Вас беспокоить, просить помощи и указаний. Сейчас созданы неплохие новые работы Корнейчука, Светлова, Левина, Яновского, Леонова, Авдеенко. Заговорили «молчавшие» старые мастера Файко, Тихонов, Бабель, Олеша. Появились новые имена: Орлов, Крон, Твардовский. Но в целом отставание в литературе не ликвидировано. Этому не способствует и критика. Один писатель (Виноградов) после грубой критики поговаривает о самоубийстве. А критик Ермилов в ответ заявляет: «Такие пусть травятся, не жалко».

Вот такое положение в литературе. Сейчас она нуждается в боевом, конкретном лозунге, который мобилизовал бы писателей. Помогите, товарищ Сталин, этот лозунг выдвинуть.

А. Щербаков».