Сталин и его подручные

Погибло около 2700 священников и 5000 монахов и монахинь. В России произошло 1400 случаев, когда ЧК и Красная армия открывали огонь по прихожанам; массовых судов было больше двухсот. 20 марта 1922 г. ЧК предъявила патриарху Тихону «обвинение» в контрреволюционной деятельности, несмотря на то что Тихон делал все, что ему позволяли сан и вера, чтобы найти компромисс. Троцкий хотел арестовать весь Священный синод. Тихон оставался на свободе, пока не собрали или не состряпали достаточно улик и показаний, а в Москве судили 54 старших священника и прихожанина и приговорили одиннадцать из них к расстрелу. Большевики сознавали, что международная реакция может быть негативной, и поэтому Каменев предложил расстрелять всего двух из осужденных, но Ленин, Троцкий, Сталин (который объявил: «Лично я голосую против отмены приговора суда») и Молотов были неумолимы. В конце концов расстреляли шесть человек. Так как суеверные, хотя и не гуманные, палачи не любили расстреливать священников, их обрили и переодели в мирскую одежду, снятую с трупов расстрелянных прихожан. Петроградскую ЧК подстрекал Зиновьев: петроградский епископ Вениамин, хотя он безропотно сдал все ценности, был приговорен, вместе с девятью священнослужителями, к смерти. После комиссии ЧК, смягчившей приговоры, расстреляли всего четырех, включая Вениамина, профессора богословия и церковного юриста.

Гэпэушники Менжинского занимались совершенно другим делом: они поощряли новый церковный раскол, создавали марионеточные церкви, из которых самой перспективной казалась Живая (впоследствии обновленческая) церковь Александра Введенского. Священниками в таких церквах были большею частью агенты ГПУ, и деньги они получали от продажи разграбленных церковных ценностей, но у некоторых совесть еще тлела. Введенский протестовал против расстрелов Вениамина и архимандрита Сергия в письме Рыкову: «Если вообще будут расстрелы, – мы, Живая Церковь (и я прежде всего лично), будем в глазах толпы убийцами этих несчастных. Попытка оздоровления церкви будет сорвана».

Георгий Чичерин, нарком иностранных дел, и Вацлав Боровский, советский уполномоченный в Швейцарии, добивались в тот период международного признания Советского Союза; они предупреждали политбюро, что вся Европа возмущается преследованием церкви. Но Сталину и Менжинскому было все равно, что скажут иностранцы или советские дипломаты. 3 мая 1922 г. московское ГПУ собрало тайную комиссию под руководством Менжинского, Уншлихта и Ягоды для вызова «патриарха Тихона в ГПУ для предъявления ультимативных требований по вопросу об отречении им от должности, лишения сана и предания анафеме представителей заграничного монархического антисоветского и Интервенционного активного духовенства» (26). Дело перешло в руки Троцкого и Сталина, которые заставили политбюро постановить: «1) Тихона отдать под суд; 2) к священникам применить смертную казнь» (27).

Для допросов Тихона ЧК выбрала тихого, но упорного следователя – Евгения Тучкова, который выдвинулся наверх, подавив башкирское восстание (28). Перед Тучковым были поставлены две задачи: во-первых, разбить церковь на враждебные друг

ДРУГУ фракции, которыми будет манипулировать ГПУ; во-вторых, вырвать у Тихона признания, порочащие других церковных деятелей.

Тем временем международные протесты звучали все громче. Впервые за девятьсот лет папа римский выразил свое беспокойство относительно положения дел в восточной церкви: он даже вызвался выкупить все ценности православной церкви. Когда в Минске начали судить католических священников и расстреляли епископа Константина (Ромуальда Будкевича), папа возмутился. Фритьоф Нансен предупредил Троцкого, что, если Тихона расстреляют, помощь голодающим прекратится; один американский сенатор заявил, что в таком случае США не установят дипломатических отношений с СССР. Дзержинский отступил и предложил отменить суд над Тихоном; даже Сталин колебался.