Сталин. По ту сторону добра и зла

В конце концов, дело дошло до того, что многие разбитые именно за нападки на кулачество оппозиционеры выступили на стороне Сталина, которых Лев Давидович из своей далекой Алма-Аты всячески уговаривал не идти на сближение с ним. Правда, несколько позже он выразил мнение, что сторонники Сталина и троцкисты будут стоять в одном ряду против надвигавшейся на страну угрозы бонапартизма, которую он видел прежде всего в... Ворошилове и Буденном. По той простой причине, что оба красных маршала были весьма недовольны новым пришествием «военного коммунизма», которое не могло не отразиться на армии. Ведь это она только так называлась: Рабоче-крестьянская Красная Армия! На самом-то деле она была все-таки крестьянской, и высшие военачальники в общем-то весьма справедливо опасались ее ослабления.

Что же касается отношений Сталина с «первым теоретиком партии», то... Бухарин был обречен. И не только из-за того, что был представителем какого-то там уклона. В партии мог быть только один теоретик, этим теоретиком был Сталин, а все остальное вытекало из первого. К этому времени у Сталина с подачи Бухарина уже сложилась модель построения социализма, и он больше в нем не нуждался. Сталину не нравилось, что Бухарин отличался независимым образом мышления и всегда высказывал то, что думал даже тогда, когда его мысли шли вразрез с позицией всей партии. И, конечно, такой вольнодумец был совершенно не нужен Сталину...

С не меньшим вниманием Сталин следил и за двумя наиболее близкими союзниками Бухарина — А.И. Рыковым и М.П. Томским. Оба они принадлежали к ленинской партийной гвардии, пользовались огромным авторитетом в партии и стране и занимали важные посты. Рыков возглавлял правительство, Томский — ВЦСПС. И, конечно же, расправиться с ними одним махом Сталин пока не мог, поскольку политический расклад был не в его пользу. Если бы против коллективизации выступили только бухаринцы, это было еще полбеды. Куда хуже то, что даже такие его верные друзья, как Ворошилов и Буденный, весьма прохладно отнеслись к его намерению начать «вторую гражданскую». Конечно, их речи не шли ни в какое сравнение с обвинениями «тройки», и все же...

Будучи наркомом обороны, Ворошилов очень опасался, что новая война с крестьянством отразится на боеспособности Красной Армии, если она, конечно, у нее в тот период была.

Не проявлял особой радости и Калинин, который в силу своей репутации «всесоюзного старосты» был вынужден стоять на защите народных интересов и прежде всего крестьянства. Рудзутак и Орджоникидзе тоже колебались, против генсека было большинство членов ЦК и Московская партийная организация во главе с кандидатом в члены Политбюро Н.А. Углановым.

Поддерживали Бухарина Совнарком и Госплан. Что же касается ОГПУ, то, в отличие от Менжинского, стоявшего на стороне Сталина, два его первых зама Г. Ягода и М. Трилиссер высказывались в поддержку решений XV съезда. И прояви Бухарин больше твердости и настойчивости, кто знает, чем бы закончилось это противостояние.

Однако «мягкий воск» и на этот раз остался воском и не подумал открыть широкую дискуссию по столь жизненно важному вопросу для дальнейшего развития страны. Вместо широкой полемики с привлечением пока еще подвластной ему газеты «Правда», он ограничился двумя «закрытыми» записками в ЦК, в которых выражал несогласие с наступлением на деревню.

За Сталина стояли только Куйбышев и Молотов, потому он даже при всем своем желании не мог расправиться с непокорными. Потому и выжидал того самого сладкого, по его же собственным словам, мгновения в своей жизни, когда ему будет можно как следует поиздеваться над поверженным противником...

Надо полагать, что уже тогда он начал задумываться и о том, чтобы привести к своему знаменателю и Политбюро. Да, та самая «рядовая» партия, с помощью которой он громил оппозицию, была уже с известными оговорками его партией. Но чего стоил этот самый миллион партийных билетов без безраздельной власти над Политбюро. И как знать, не ждал ли уже тогда Сталин того радостного для него дня, когда он наконец сможет сказать: «Это — моя партия, это мой Центральный Комитет и это мое Политбюро!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Тем временем война с правыми вышла на новый виток. На этот раз катализатором послужило письмо заместителя наркома финансов М. Фрумкина членам Политбюро, в котором он выступил с резкой критикой экономической политики партии. Отбросив уже набившие оскомину иносказания, нарком прямо писал, что плохое состояние экономики является прямым следствием политики чрезвычайных мер, и выступал против поспешного создания колхозов.

Письмо стало известно многим партийцам, однако члены Политбюро так и не смогли составить коллективный ответ Фрумкину, и его пришлось подготовить Сталину, который был возмущен больше всех. До сего дня о его просчетах только говорили, Фрумкин же осмелился писать о них так, словно речь шла не о свалившем три оппозиции подряд умудренным опытом генсеке, а о рядовом работнике райкома, провалившем план по хлебозаготовкам.