Сталин. По ту сторону добра и зла

Сегодня уже никто не скажет, был ли на самом деле влюблен Сталин в Евгению Ежову, которая всегда была готова пофлиртовать. Но, как поговаривали, пользовавшийся ее благосклонностью Валерий Чкалов по какому-то странному стечению обстоятельств разбился сразу же после того, как позволил себе высказаться с насмешкой о внешнем облике вождя.

Как бы там ни было, члены Политбюро не стали оспаривать мнение «большинства областных представителей НКВД», и уже на следующий день Ежов уселся в еще теплое кресло бывшего наркома. В книге «Большой террор» Р. Конквест назвал его «испытанным и безжалостным исполнителем». И вряд ли был прав.

По словам хорошо знавшего Ежова секретаря Луначарского И.А. Саца, Николай Иванович никогда не был «безжалостным». «Работая в провинции, — писал Сац, — он производил впечатление человека нервного, но доброжелательного, лишенного чванства и бюрократизма. Может быть, это была маска. Однако, вернее всего, палачом сделали его сталинская система и влияние самого Сталина. Во всяком случае, дальнейшая роль, поведение и судьба Ежова были неожиданностью для многих, кто знал его до НКВД».

И как явствует из воспоминаний людей, знавших Николая Ивановича, так оно и было на самом деле. По своей натуре Ежов не был ни злым, ни жестоким человеком. Но уже во время своей первой встречи со Сталиным в 1928 году он полностью попал под его влияние. Сталин заметил это, стал продвигать его и, в конце концов, сделал заведующим распредотделом и отделом кадров ЦК. После XVII съезда партии его карьера стала расти как на дрожжах, он стал одним из секретарей ЦК, председателем КПК и куратором НКВД. Что, конечно же, очень не нравилось Ягоде.

Судя по всему, сам Ежов уже после того, как Сталин отправил его на работу с нежелавшими сдаваться Каменевым и Зиновьевым, прекрасно знал о своем скором назначении шефом НКВД. И именно поэтому проявил столь большой интерес к работе его аппарата, технике допросов и всему тому, что так старательно скрывалось за толстыми каменными стенами.

Часами он сидел на допросах, внимательно наблюдая за тем, как умело ломали подследственных его будущие подчиненные. А когда какому-нибудь следователю удавалось, в конце концов, расколоть особенно упорного, Ежов тут же спешил к нему для обмена опытом.

Свою работу на новом месте Николай Иванович начал как полагается: изгнал всех не нравившихся и арестовал всех подозрительных. Как и всегда в таких случаях, он привел с собой несколько сотен новых сотрудников из среднего партийного звена. Но в то же время Ежов был вынужден оставить теперь уже у себя и много «бывших», без которых работа наркомата просто-напросто забуксовала бы.

Но перестановки, понятно, шли. И именно этим можно объяснить некоторый застой в работе самого страшного ведомства в конце 1936 года. Накладывала свой отпечаток и работа над новой Конституцией, которая должна была стать самой демократичной Конституцией в мире. Все это позволило заговорить о спадении волны террора, и общество начинало питать надежды на лучшее.

Как это ни покажется удивительным, но замене Ягоды на Ежова больше всех обрадовался... Бухарин. И он искренне считал, что этот «малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести» человек «не пойдет на фальсификацию». Но особенно у него улучшилось настроение после того, как на праздновании годовщины Октябрьской революции к нему, стоявшему на гостевой трибуне, подошел красноармеец и сказал: «Товарищ Сталин просил передать, что вы не на месте стоите. Поднимитесь на Мавзолей!»

Надо ли говорить, с какой радостью Николай Иванович поспешил на Мавзолей. Однако Сталин не удостоил его даже взглядом и покинул трибуну до окончания демонстрации. Не пошел он ни на какое сближение и после празднеств. Наоборот, сделал все возможное, чтобы и Рыков, и Бухарин постоянно находились в подвешенном состоянии. Знал, ничто так не действует на нервы, как лишение точки опоры. И своего он добился. Бухарин снова занервничал и, в конце концов, прислал письмо. «Я сейчас нервно болен в крайней степени, — сообщал он Сталину. — Больше декады не хожу в редакцию, лежу в постели, разбитый до основания».

* * *

Вот таким, «разбитым до основания», он и явился на открывшийся 4 декабря 1936 года пленум ЦК. На повестке дня пленума стояли два вопроса: утверждение окончательного текста новой Конституции и доклад Ежова об антисоветских троцкистских и правых организациях. Ежов оправдал высокое доверие и, умело жонглируя фактами и цифрами, убедительно доказал наличие в стране широкого заговора. Назвал он и жертв очередного «открытого процесса».

Сокольников, Радек, Пятаков, Серебряков... Именно им отводилась на этот раз роль главных врагов народа. Довольно сумбурно и невнятно поведав о шпионской деятельности троцкистов, человек «доброй души и чистой совести» изо всех сил ударил по Бухарину, которому якобы было известно о «всех террористических и иных планах троцкистско-зиновьевского блока».