Сталин. По ту сторону добра и зла

И вот теперь, когда Шмидт был арестован, НКВД получил приказ во что бы то ни стало добиться от него «признаний» в существовании троцкистского заговора в партии. Ни разу не дрогнувший на поле боя с белыми Шмидт не нашел в себе сил сражаться с палачами из НКВД и продержался всего несколько месяцев. Да, в конце концов, он поведал о наличии такого заговора, но сделал это только после того, как на его теле не осталось ни одного живого места. Но самое печальное заключалось в том, что в его показаниях уже никто не нуждался, у Ягоды и без него их было в избытке. И Шмидта без лишних церемоний расстреляли 20 мая 1937 года.

Единственное, чем по-настоящему заинтересовались следователи, так это его «правдивыми показаниями» против командующего Киевским военным округом И.Э. Якира. Кровавый маховик закрутился, и тем же летом были арестованы заместитель командующего Ленинградского военного округа комкор

В.М. Примаков и обвиненный в связях с троцкистами военный атташе в Великобритании комкор В.К. Путна.

А вот на процессе Пятакова произошла весьма интересная вещь: Радек поведал суду о том, что еще в 1935 году этот самый Путна зашел к нему «с просьбой от Тухачевского». Но в то же время он решительно отверг домыслы о причастности самого Тухачевского к деятельности троцкистского «параллельного центра», что уже не имело ровным счетом никакого значения. Прочитавший эти слова Радека Кривицкий сказал жене: «Тухачевский обречен».

«Думаешь, — продолжал он, — Тухачевский нуждается в индульгенции Радека? Или, может быть, ты думаешь, Радек посмел бы по собственной инициативе употребить имя Тухачевского на этом судебном процессе? Нет, это Вышинский вложил имя Тухачевского в рот Радека, а Сталин спровоцировал на это Вышинского». «Имя Тухачевского, — говорил он позже, — упомянутое 11 раз Радеком и Вышинским в этом кратком сообщении, могло иметь только одно значение для тех, кто был знаком с методами работы ОГПУ. Для меня это был совершенно недвусмысленный сигнал, что Сталин и Ежов сжимают кольцо вокруг Тухачевского и других выдающихся генералов».

Но... слово было сказано, и так или иначе Тухачевский попал под подозрение. Надо полагать, Сталин никогда не строил никаких иллюзий в отношении Тухачевского. Еще со времен Гражданской войны. Да и как мог относиться к нему выкормыш Троцкого, который обвинил его в потере Варшавы во время советско-польской войны 1920 года. И что бы ему ни говорили о военных талантах Тухачевского, для Сталина он навсегда остался неведомо как затесавшимся в его славную рабоче-крестьянскую армию «бывшим», а значит, недобитым дворянчиком. И для полного успокоения души ему оставалось этого дворянчика только добить. А заодно с ним и остальных...

Но Сталин не был бы самим собой, если бы бросился в бой с открытым забралом. И прежде чем расправиться с генералами, он решил натравить на них всю партию, что и было сделано на февральско-мартовском пленуме ЦК. Пленум заседал 15 дней, чего уже никогда больше не повторится в партийной истории. И занимался он таким важным делом, как... оправданием предстоящего разгрома армии.

Думается, что даже сам Ворошилов не представлял себе размаха чистки, потому и говорил делегатам пленума: «... Я думаю, что к великому счастью, пока что вскрыто не очень много врагов народа... Говорю — к счастью, надеясь, что в Красной Армии врагов вообще немного. Так оно должно и быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры; страна выделяет самых здоровых и крепких людей».

Однако Сталин думал иначе, что и озвучил Молотов, который в своем выступлении о военном ведомстве, заявил, что «если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей».

Конечно, ничего подобного представить себе было уже нельзя, потому и последовало грозное предупреждение, что проверяться это самое военное ведомство будет «очень крепко». «Пока, — закончил свое выступление Молотов, — там обнаружены небольшие симптомы вредительской работы, шпионско-диверсионно-троцкистской работы. Но, я думаю, что и здесь, если внимательнее подойти, должно быть больше».

Ворошилов не стал, подобно Орджоникидзе, защищать честь своего мундира и тут же отметил, что в армии «имеется еще немало невыявленных, нераскрытых шпионов, диверсантов и террористов». Ничего удивительного не было в том, что после столь судьбоносного пленума репрессии против командных кадров увеличились. Уже с 1 апреля по 11 июня из РККА было уволено 4370 человек.

В апреле—мае начальник Особого отдела НКВД Леплевский каждый день посылал Ворошилову и Гамарнику списки командиров и политработников, которых надлежало арестовать. И те подписывали их сотнями.

Как вспоминал тот же Кривицкий, уже ни для кого не было секретом, что судьба Тухачевского и многих других высших генералов предрешена. Окружение отреагировало на эти слухи самым что ни на есть достойным образом. И так как считалось опасным даже разговаривать с ними, все «они остались в одиночестве, окруженные зоной молчания».