Сталин. По ту сторону добра и зла

К явному недовольству Черчилля Сталин предложил Рузвельту поселиться вместе с ним. И дело было не только в том, что американское посольство находилось слишком далеко от места переговоров и длительные перемещения по кишевшему вражеской агентурой и диверсантами городу могло кончиться для него трагически. Сталин прекрасно знал о разногласиях между американским президентом и английским премьером и намеревался извлечь из этого максимальную выгоду, беседуя с Рузвельтом с глазу на глаз.

Что, конечно же, очень не понравилось Черчиллю, который прекрасно понял намерение Сталина обыграть его даже не в дебюте разыгрываемой в Тегеране шахматной партии, а в подготовке к ней.

* * *

Как и предполагалось, главной темой конференции стал вопрос об открытии Второго фронта, от которого во многом зависели сроки окончания Второй мировой войны. Однако уже очень скоро стало ясно, что высокие стороны разговаривают на совершенно разных языках не только в буквальном, но и переносном смысле слова. И в конце концов, Сталин показал характер.

— Идемте, — холодно произнес он, обращаясь к сидевшим рядом с ним Молотову и Ворошилову, — нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте...

Рузвельт постарался разрядить напряжение.

— Мы сейчас слишком голодны, — улыбнулся он, — чтобы обсуждать столь важные вопросы... Давайте сначала отведаем тот обед, который нам обещал маршал Сталин.

Застольная беседа началась с выяснения вкусов, и, когда очередь дошла до кавказской кухни, Сталин поведал о ней своим «друзьям» много интересного. Узнав, что Черчилль предпочитает армянский коньяк, он пообещал поставлять его в Англию, но... только после войны. Весьма тонко намекнув: если британский премьер хочет пить столь любимый им напиток, он должен поторопиться с окончанием этой самой войны. Почувствовав свою силу, Сталин целый вечер поддразнивал Черчилля и предложил расстрелять всех 50 тысяч нацистских преступников, которых он насчитал.

Черчилль возмущенно заявил, что Англия не может приветствовать такое массовое насилие. На что Сталин заметил, что не собирается расстреливать и вешать главных нацистских заправил без суда, но за все совершенные по их приказам преступления они должны быть сурово наказаны. И хотя он говорил с явной иронией, ни у кого из сидевших за столом не оставалось сомнений в том, что уж кто-кто, а сам Иосиф Виссарионович разобрался бы со всеми этими людьми так, как он умел это делать.

Чтобы окончательно поставить Черчилля в тупик, Сталин попросил Рузвельта выступить мировым судьей в их пока еще только теоретическом споре. И когда тот предложил уменьшить названное Сталиным количество подлежащих расстрелу нацистских преступников на 500 человек, напряжение спало.

Несмотря на шутливый тон, Сталин дал ясно понять, что рука у него не дрогнет... ни в разборках с врагами, ни в спорах с «друзьями». После чего снова потребовал скорейшего открытия Второго фронта.

«Друзья» восприняли все как надо, и уже за завтраком Рузвельт торжественно заявил о намерении открыть Второй фронт в Европе в мае 1944 года высадкой десанта в Южной Франции. Против ожидания, Сталин и не подумал выражать бурную радость и совершенно будничным голосом произнес всего одну короткую фразу:

— Я удовлетворен...

* * *

Но даже теперь, когда союзники обещали сделать то, чего от них так давно ожидали, Сталин не подумал идти у них на поводу. И когда Рузвельт выразил надежду, что уж теперь-то маршал Сталин нормализует свои отношения с находящимся в Лондоне польским эмигрантским правительством, тот только покачал головой.

Нарвавшись на весьма не желаемый для него отказ, Черчилль тут же заговорил о том, что союзники хотят видеть сильную и независимую Польшу и что польские границы необходимо пересмотреть. Однако Сталин и не подумал обнадеживать его, заявив как о чем-то само собой разумеющемся, что украинские земли должны отойти к Украине, а белорусские — к Белоруссии. Иными словами, границу между СССР и Польшей он видел там, где она и проходила в 1939 году.

Последовала бурная дискуссия, но ни к чему конкретному она не привела. Да и не время было вести речь о каких-то границах, когда все еще грохотали пушки и до конца войны оставалось около двух лет.

В Тегеране впервые была затронута тема послевоенного урегулирования, и никогда не отличавшийся ораторским искусством Сталин тем не менее сумел нарисовать довольно мрачную картину восстановления Германии уже через 15—20 лет и настаивал на самых строгих мерах по контролю над ее разоружением. Более того, именно в Тегеране он впервые заговорил о разделении Германии, установлении западной границы Польши по Одеру и запрете на какое бы то ни было объединение Германии.