Сталин. По ту сторону добра и зла

Как и следовало ожидать, первую скрипку в «Правде» стал играть наиболее близкий к Ленину и остальным членам заграничного ЦК Каменев. Непонятно только, в чем выражалась эта близость, поскольку с первых же номеров он повернул газету на 180 градусов и принялся призывать... к поддержке Временного правительства, которое «действительно боролось с остатками старого режима». Никакие суды оказались не властны над его убеждениями, и Каменев быстро вернулся на позиции «революционного оборончества». «Когда армия стоит против армии, — писал он, — самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ». И этот самый «свободный народ», по его мнению, был обязан «на пулю отвечать пулей и на снаряд — снарядом».

Столь резкий поворот в политике партийной газеты вызвал возмущение у сторонников ленинской линии, и этот вопрос разбирался на заседании членов Бюро и Петроградского комитета. Однако все дебаты ничем путным так и не кончились. Ну а что же сам Сталин? Дал ли, как верный ленинец, отпор «оборонцу» Каменеву, который презрел все ленинские идеи? Да ничего подобного! И все, что он писал в своих первых статьях, полностью противоречило... прежде всего самому Ленину.

Как это было ни удивительно, но Сталин проявил прямо-таки полнейшую неосведомленность относительно практически всех ключевых проблем большевистской политики в том виде, в каком они были определены его вождем. О чем бы он ни писал: о войне, о Советах, о Временном правительстве или будущем русской революции, нигде не чувствовался самобытный мыслитель. Все его речи, статьи и замечания так или иначе повторяли в общем-то уже сотни раз сказанные другими политиками мысли. Потом будут говорить о том, что на Сталина так повлияло его нахождение в Исполнительном комитете Петросовета, где правили бал социал-демократы.

Думается, вряд ли, и дело было не в оторванности Сталина от центра (Ленин тоже не в Выборге жил), а в слабой теоретической подготовке и догматичном мышлении. Это вовсе не обвинение Сталина в глупости. Глупым он не был. Но для того чтобы править революционным балом в такое сложное время, необходимо было обладать куда более выдающимися способностями. Ибо только тогда можно увидеть пусть даже не свет, но хотя бы слабый его отблеск там, где остальные видят только мрак.

Таких способностей Сталин не имел, потому он и будет менять свои взгляды в зависимости от политической конъюнктуры. В отличие от того же Каменева, который будет защищать свои идеи до тех пор, пока их из него не начнут выбивать сталинские следователи.

Но... возможно, была и другая причина. В отличие от Русского бюро, где собратья по партии отгородились от Сталина стеной ледяного отчуждения, в Исполнительном комитете Петроградского Совета его встретили радушно. Ничего удивительного в этом не было: там правили бал его старые знакомые по работе в Закавказье Николай Чхеидзе и Ираклий Церетели (первый был его председателем, второй — главным теоретиком). А вот что он там на самом деле делал и по сей день вызывает некоторые вопросы. Блуждал в потемках, как и многие другие большевики, или верный своим подпольным привычкам готовил для себя «запасную явку»? Так, на всякий случай?

В те тревожные дни, когда никто не мог знать, чем закончится вся эта революционная эпопея, и наиболее вероятный путь к власти мог лежать скорее через Исполнительный комитет Петроградского Совета, нежели через Русское бюро, которое не имело за собой никакой реальной силы. Придут ли большевики к власти, бабушка еще надвое сказала, а здесь у Сталина уже было свое кресло.

Что касается выдающихся способностей, то... далеко не все ими одарены. Бок о бок со Сталиным работала далеко не «самая выдающаяся посредственность» партии Каменев, который вообще ни в чем не соглашался с Лениным. Хотя по большому счету это не отговорка. В том-то и состоит одновременно величие и трагедия по-настоящему гениальных людей, что они никогда не думают так, как остальные, и ставят служение идеям выше любого благополучия. Да и высшую награду видят не в высоком кресле какого-нибудь теплого комитета или совета, а только в исполнении этих самых идей...

И вся беда Сталина, который попытался было разыгрывать из себя партийного теоретика, как раз и заключалась в том, что никаких свежих и, что самое главное, собственных идей у него не было. Потому он и не блистал ни в «Правде», ни в Исполкоме. «У большевиков в это время, — писал в своих воспоминаниях Суханов, — кроме Каменева появился в Исполнительном комитете Сталин... За время своей скромной деятельности в Исполнительном комитете производил — не на одного меня — впечатление серого пятна, иногда маячившего тускло и бесследно. Больше о нем, собственно, нечего сказать».