Сталинград

В стрелковой дивизии особый отдел насчитывал до 20 офицеров НКВД, по одному особо уполномоченному на каждый батальон. Наряду с этим был комендантский взвод из 30–40 человек, в обязанности которого входили конвоирование и охрана пленных, а также расстрел «трусов и изменников». У всех особистов имелись свои информаторы. По словам одного из таких бывших осведомителей Смерша, лица у всех в особом отделе были серыми. Наверное, потому что работать им приходилось в основном ночью. Во время общих построений офицеры особых отделов пристально смотрели всем в глаза, словно им о каждом было известно что-то плохое.[162]

Особые отделы НКВД рьяно взялись за работу по искоренению шпионов и предателей. Офицер, подписавшийся фамилией Брунный, в письме писателю и публицисту Илье Эренбургу пожаловался на то, что в газетах мало хвалебных отзывав о работе его товарищей. «Очень непросто раскрыть опытного фашистского шпиона. Для этого требуются острый ум и зоркий глаз. Сотрудник НКВД должен быть очень бдительным и знать особые правила игры. В газетах много печатается про страшные злодеяния немцев, и это необходимо. Но также крайне важно внушать нашим бойцам ненависть к изменникам».[163]

Вермахт попытался воспользоваться этой ситуацией. Была разработана инструкция, в которой рекомендовалось предупреждать советских пленных о том, как с ними будут обращаться сотрудники НКВД, если им удастся бежать из немецкого плена и вернуться к своим.[164]

Имелось и еще одно специальное подразделение НКВД, созданное лично Берией осенью 1939 года. Этот отдел занимался иностранными военнопленными. Именно его сотрудники несут ответственность за уничтожение свыше 4000 польских офицеров в лесу под Катынью. Однако летом 1942 года работы у этих особистов оказалось мало, поскольку во время широкого наступления немецкой армии и частей ее союзников пленных было немного. Всех военнослужащих попавшего в плен небольшого подразделения 29-й мотопехотной дивизии 4-й танковой армии допрашивала лейтенант Лепинская из политотдела Юго-Западного фронта. Среди прочего ее интересовал боевой дух немецких войск, но обнадеживающих ответов на свои вопросы Лепинская не получила. «Большинство немецких солдат готовы воевать до самого конца, – написала она в своем донесении. – Ни одного случая дезертирства или самострела. Офицеры строгие, но справедливые».[165]

Гораздо больше лейтенанту повезло с пленными румынами. Допрошенный Лепинской офицер признался, что его подчиненные ненавидят маршала Антонеску за то, что тот «продал» их родину Германии. Сами солдаты были еще более откровенны. Они поведали Лепинской о драках с немцами и даже о том, что одного немецкого офицера убили, потому что он застрелил их товарища. Правда, собственные офицеры обращаются с ними очень грубо и часто их бьют. В румынской армии много случаев членовредительства, несмотря на внушения офицеров, что это грех перед родиной и Богом. Лепинская сделала из всего этого заключение, что у румын низкий «политико-моральный дух».[166]

Ее доклад сразу отправили в Москву.

Продвижение 6-й армии по донским степям осложнили сюрпризы погоды. Оказывается, зимой в России ужасные морозы, а летом невыносимая жара. Генерал Штрекер, командующий 11-м корпусом, находил, что здесь «жарко как в Африке»,[167] и сетовал на то, что в воздухе висят огромные клубы пыли. 22 июля начальник его штаба Гельмут Гроскурт зафиксировал температурный рекорд – плюс 53 градуса на солнце.[168]

Потом начались ливни. Грунтовые дороги превратились в потоки грязи, но проблему питьевой воды дожди не решили. Да, именно вода являлась главной заботой немецкого пехотинца на марше. Отступая, красноармейцы бросали в колодцы отраву, разрушали дома, угоняли в тыл домашний скот и вывозили трактора. То, что не удавалось забрать с собой, приводили в негодность. «Русские облили зерно в хранилище бензином»,[169] – писал 10 августа домой один ефрейтор. Командиры подразделений докладывали, что по ночам советские самолеты сбрасывают на степь фосфорные бомбы, поджигая траву.[170]

Немецкие артиллеристы, в одних трусах, с бронзовыми от загара торсами, подтянутые и мускулистые – им постоянно приходилось переносить снаряды, – походили не на солдат, а на спортсменов с нацистских пропагандистских плакатов, однако условия их жизни были далеко не такими здоровыми, как могло показаться на первый взгляд. Показатели заболеваемости дизентерией, тифом и желудочными инфекциями постоянно увеличивались. Вокруг полевых кухонь, госпиталей и особенно скотобоен роились жуткие полчища мух,[171] ужасался немецкий врач. Особую опасность мухи представляли для тех, у кого были открытые раны, в первую очередь для танкистов, получивших ожоги. Медики надеялись на эвакуацию санитарными «юнкерсами», но этим надеждам не суждено было оправдаться. Гитлер настойчиво требовал ускорить наступление, и практически вся транспортная авиация была задействована для доставки горючего остановившимся в донских степях танковым дивизиям.