Сталинград

Паулюс получил письмо от полковника Вильгельма Адама, одного из офицеров своего штаба, который находился на лечении в Германии. Адам горько сожалел, что в такой исторический момент он не на фронте. «Здесь все с нетерпением ждут падения Сталинграда, – написал он своему командующему. – Хочется надеяться, что это станет переломным моментом в войне».[264]

Между тем ночи уже стали настолько холодными, что по утрам землю покрывал иней, а в брезентовых ведрах, из которых поили лошадей, вода затягивалась коркой льда. Русская зима скоро снова собиралась заявить о своих правах.

В это время мало кто из немцев видел главное препятствие, с которым предстояло столкнуться 6-й армии. Массированные бомбардировки люфтваффе не только не сломили волю неприятеля – страшные разрушения превратили город в идеальное поле смерти, которым скоро так эффективно воспользуются русские.

Часть третья

Судьбоносный город

Глава 9

«Время – это кровь»: сентябрьские бои

В первые немецкий народ узнал о Сталинграде как о военной цели из сводки о положении на Восточном фронте за 20 августа. Однако всего через две недели Гитлер, до того не желавший, чтобы его войска ввязывались в уличные бои в Москве и Ленинграде, вознамерился захватить город на Волге любой ценой.

В этом новом стремлении фюрера во что бы то ни стало овладеть Сталинградом значительную роль сыграли события на Кавказе – предположительно, главной цели вермахта второго военного лета. 7 сентября, в тот день, когда Гальдер отметил «прогресс под Сталинградом»,[265] недовольство Гитлера темпами наступления на Кавказе достигло предела. Фюрер упрямо не желал признать тот факт, что у фельдмаршала Листа не хватает сил для выполнения этой задачи. Генерал Альфред Йодль, недавно вернувшийся из штаба Листа, заметил за ужином, что военачальник только выполнял приказы ставки, то есть самого фюрера. «Это ложь!»[266] – взвизгнул Гитлер и в бешенстве покинул своих гостей. После этого, словно стремясь доказать, что его речи намеренно искажались, фюрер приказал стенографировать все, что он говорил на ежедневных совещаниях.

После триумфа в Польше, Скандинавии и во Франции Гитлер перестал принимать во внимание такую рутину, как поставки боеприпасов и горючего, а также бесперебойное обеспечение личного состава продовольствием. Он словно стоял выше обыденных требований. И данный взрыв гнева, похоже, свидетельствовал, что с психическим состоянием фюрера не все в порядке. Генерал Варлимонт, вернувшийся в ставку после недельного отсутствия, был потрясен застывшим взглядом Гитлера. Генерал подумал: «Этот человек посрамлен. Он потерял лицо и осознает, что роковая партия проиграна, Советскую Россию не удастся сокрушить».[267] Николаус фон Белов, адъютант фюрера от люфтваффе, тоже скоро понял, что ситуация полностью изменилась. «Все окружение фюрера производит удручающее впечатление. Гитлер оказался совсем один».[268]

Вероятно, в глубине души фюрер все-таки чувствовал – в конце концов, он несколько раз говорил, что неудача на Кавказе означает конец войне, однако смириться с этим не мог. Сообщение по Волге прервано, оборонные заводы Сталинграда лежат в руинах. Обе задачи операции «Блау» выполнены, но теперь фюреру нужно было во что бы то ни стало захватить город, носящий имя Сталина, словно это могло сломить врага. Опасный мечтатель за неимением лучшего готов был удовлетвориться символической победой.

Ему казалось, что два-три зрелищных успеха подкрепят иллюзию того, что Сталинград станет тем местом, где будет доказано превосходство германского оружия. В непрекращающихся боях на северном фланге 6-й армии граф фон Штрахвиц, прославленный командир 16-й танковой дивизии, доказал, что в длительном танковом бою успех определяется хладнокровием, точным прицелом и высоким темпом стрельбы. На дивизию шли русские «тридцатьчетверки» и американские танки, полученные по ленд-лизу, одна волна за другой. Высокие американские машины со слабой броней были легкой добычей. Советские танкисты их не любили. «Танки плохие, – рассказал на допросе взятый в плен механик-водитель. – Клапана постоянно ломаются, двигатель перегревается, трансмиссия никудышная».[269]

«Русские атаковали через гребень холма, – вспоминал позже Фрейтаг-Лорингховен, – а мы находились на склоне. На протяжении двух дней они действовали по одной схеме, ясно видимые на фоне неба. Мы подбили больше ста советских танков».[270] «Насколько хватало взгляда, – писал домой летом 1942 года немецкий сапер, – тянулись бесчисленные ряды подбитых и сожженных танков».[271] 49-летний Штрахвиц получил Рыцарский крест с дубовыми листьями – высший орден Третьего рейха, знак признания особой храбрости в бою или успехов в руководстве войсками, передал командование Фрейтаг-Лорингховену и вернулся в Германию. Официальная версия – выслуга лет.